Кольцо леди Дианы

Семен Борисович быстро пролистал пару страниц. Там были снимки с похорон отца, до сих пор больно их видеть. Папа не смог пережить позора – единственный сын обвинялся в воровстве. Он был советским человеком до мозга костей и считал, что советский суд – самый справедливый суд в мире и просто так обвинений в совершении преступления быть не может. С завода, конечно, все что-то потихоньку несли. Да, действительно, имелся такой грешок: прихватить баночку шлифовальной пасты или жидкость для промывки и обезжиривания изделия. Но это же мелочи, копейки, купить препараты, используемые для ювелирного производства, невозможно, а на заводе всего этого добра – завались, как не взять. Однако те бриллианты, которые вдруг обнаружились в его сумке на проходной, были чистейшей воды подстава, попытка найти крайнего в хищении камней. Пасту – брал, камни – даже не думал! Но никто в это не верил. Ни следователь, ни родной отец. Следователь написал дичайшее обвинительное заключение и передал дело в суд. А отец не простил. И не пережил происходящего.

Фотографии невесты, Розы… Приятно их видеть. Красивая, черноглазая, статная. Какой была бы жизнь с ней? Счастливой, веселой? Теперь не узнаешь. Впрочем, девушку понять можно. Такой приговор, двенадцать лет, больше, чем за убийство некоторым злодеям дают. Что такое жизнь человека в сравнении с расхищением социалистической собственности! Розочку понять можно, да. Ведь всегда хочется жить, а не ждать, тем более в молодости.

В колонии тоже делали снимки, сами заключенные, для собственной газеты. «Семен Вальтман встал на путь исправления» – и снимок стиснувшего зубы бритого зэка, строчащего рукавицы на швейной машинке. Смешно теперь это вспоминать. Какой путь исправления, если ты невиновен?! От чего исправляться? А рукавицы, сверх нормы нашитые, – это чтобы с ума не сойти. Тогда, впрочем, ему было совсем не до смеха. Но два года все же скостили за ударный социалистический труд.

А вот уже снимки после освобождения. Открытие своей мастерской, рот до ушей. Собственное дело, столько планов, и…

Внезапно Семен Борисович отложил альбом с фотографиями и прислушался. В небольшом коридорчике, рядом со входной дверью, соседка Вера Максимовна разговаривала с каким-то мужчиной.

В этом в принципе не было ничего особенного. Если бы соседушка умолкла, можно было бы и поинтересоваться ее самочувствием, ибо Вера Максимовна трещит, как сорока, не умолкая. Но вот мужчина, а точнее, его вопросы…

Вальтман на цыпочках пробрался в коридор, облокотился о старую, изъеденную кислотой тумбочку и затаил дыхание.

– …а не совершал ли в ближайшее время ваш сосед дорогих покупок, автомобиля или техники?

– Автомобиля у него нету, точно. А про технику я не знаю. Да вы сами у Семена Борисовича спросите. Он человек приветливый, душевный!

– Спросим мы Семена Борисовича, вы не волнуйтесь. А еще вот какой вопрос. Тридцатого декабря вечером Вальтмана дома не было?

– А если и не было, то что?! Может, он в компании был! Что, это запрещено? Молодой человек, я вам говорю – Семен Борисович мухи не обидит!

«Они знают, – испугался Вальтман, хватаясь за левую часть груди. Сердце аж зашлось от резкой боли. – Они все узнали и вышли на меня. Сначала по соседям попытаются что-то разнюхать, а потом – прямиком ко мне».

Он быстро обулся, набросил пальто, проверил карманы (портмоне и паспорт на месте). А потом метнулся на кухню, открыл окно и, оглянувшись по сторонам (шумная семья, веселившаяся у елки, уже ушла, а больше поблизости вроде бы никого), спрыгнул вниз…

Глава 8

У сотрудников органов юстиции новогодних каникул не бывает, и это обстоятельство Константина Валентиновича Шевченко нервировало вплоть до того дня, когда вся страна заканчивала пить и начинала работать.

Злой, как собака, следователь подшивал акт экспертизы к уголовному делу, возбужденному по факту убийства гражданки Поляковой, и скрипел зубами от ярости.