Конь бледный

Приехал он сюда года три назад из Москвы, где окончил ВГИК. Хотел снять документальный фильм о Зоне и её обитателях. Да так и остался, сам подавшись в сталкеры. И надо сказать, везло ему неимоверно. Как будто рождён он был для походов за хабаром. А где-то с год назад в душе бывшего киношника произошёл какой-то сдвиг. Ни с того ни с сего уехал на Большую Землю, вернувшись уже рукоположенным в священнический сан, и стал духовно окармливать бывших собратьев по ремеслу. Его приятель-араб, однокурсник по ВГИКу, прислал ему в подарок сборную часовенку финской работы и такой же бревенчатый финский домик, которые батюшка с Божьей и сталкерской помощью и поставил в нескольких километрах по ту сторону Периметра. Военные дали ему на то разрешение, беспокоясь только о безопасности святого отца. Напрасно. Монстры и мутанты отчего-то обходили третьей дорогой обитель отца Иоанна. Говаривали, у него частый гость Болотный Доктор и даже сам Чёрный Сталкер иногда в гости наведывается. Наверняка враки всё это и особенно про Чёрного Сталкера, хотя, с другой стороны, всё могло быть.

— Любопытная личность… — пробормотал себе под нос Чадов и тут же захотел познакомиться с господином Опрокидиным поближе.

Тот как раз пробрался к их столику, благословил честную компанию и славную трапезу, затем по-хозяйски умостился за стол. Не чинясь, сам себе налил коньячку, придвинул тарелку с салом, купленным Степаном на столичном Бессарабском рынке, и миску с соленьями. Хлопнул стакашку и тут же закусил. Сперва хрустящим огурчиком, потом ароматным розовым сальцем.

— Хорошее сало, — похвалил. — Да и коньяк недурён.

И уставился на журналиста, бесцеремонно буравя его своими водянистыми глазами с пляшущими в глубине озорными искорками-бесенятами.

— А, э… — спохватился Стылый. — Это, отче, мой дружбан из Киева. Степан Чадов. Он журналист. В газете работает. Этой, как бишь её? «Бульвар»? Нет, вру, «Авеню», вот… точно «Авеню»!

Батюшка кивнул.

— Слыхал я о Плясуне, как же. Да и газетёнку оную иногда читать приходится.

— Между первой и второй перерывчик небольшой, — скороговоркой молвил сталкер. — Вы как насчёт второй, батюшка?

— А ты не считай, чадо, а то обижусь. Лучше так: по единой.

— Ну, так по единой?

— Наливай.

Приняли, закусили.

— А не грешно ль, святой отец, в пост-то? — ехидно прищурился Степан. — Не помню, какой ныне: Петров или Успенский?

— Успенский, — не смущаясь, подтвердил слуга Господень, продолжая за обе щёки уплетать сало. — А что делать? Не стану есть — вы обидитесь. Разглагольствовать о высоких религиозных ценностях — прекрасно, но это нарушение закона братской любви. Ведь есть вещи, которые выше поста. Это отношение к ближнему. И вообще не то грех, что в рот, а то, что изо рта.

— А Бог как на это смотрит?

— А что Бог? Я его не боюсь, просто мне перед ним стыдно бывает.

«Тоже вариант, — подумал Чадов. — А батюшка, видно, большой оригинал. И философ к тому же».

— Вот ты, например, — ткнул пальцем в грудь журналиста отец Иоанн, — в Господа сам не веришь, а иных о нём вопрошаешь. Так ведь? Нет веры в сердце твоём?

— Истинной — нет, — согласился молодой человек.

— То-то. А ведь Всевышний постоянно говорит с нами, но мы не слышим его, поскольку наша голова наполнена бесконечным потоком обрывчатых и порою весьма бестолковых мыслеформ.

— А вы сами, если не секрет, как пришли к вере?

Опрокидин на пару минут задумался. Воспользовавшись паузой, Стылый быстренько наполнил стаканы.

— Видишь ли, — грея в руке коньяк, веско изрёк священник, — в один прекрасный момент я реально осознал — чтобы сделать что-то серьёзное в своей жизни, нужна основа. Фундамент, причём идеологически-философский. Когда-то Альберт Швейцер сказал: «Физика в пике своём даёт математику, математика в пике своём даёт философию, философия в пике своём даёт религию». И вот я начал поиски… Пришёл в церковь, стал церковным служкой. Читал много. Именно тогда понял — современные люди не совсем понимают, что есть ортодоксия. Думают — нечто бородатое, хмурое, запуганное… Это не так.

— Да уж вижу, — подтвердил Чадов, кивая на висящий на груди батюшки стальной солдатский жетон, на котором церковнославянской вязью было выгравировано: «Священник Иоанн Опрокидин». — А крест-то где?

— Под облачением, — ухмыльнулся святой отец. — Чего зря выпячивать? Все и так знают, кто я да что… Верно глаголю, сыне?

Стылый закивал, по-собачьи преданно глядя на духовное лицо. Степан даже позавидовал такому обожанию. На него вот так никто не смотрит.

Заметил на руках отца Иоанна татуировки. На одной половина рисунка была выжжена — сплошной шрам.

— У меня тут голая женщина была наколота, — уловил его недоумение Опрокидин. — А когда я в церковь пришёл, решил её вывести. Святые отцы по этому поводу шутили: «Уж лучше бы ты, Иван, женщину оставил. А так членовредительство получается». У меня и на теле ещё имеются. Дракон огнедышащий…

— Зверь апокалипсиса, — пошутил журналист и перешёл к волнующему его вопросу. — А что вы думаете о призраке? Неужто и впрямь сама Смерть объявилась?

И вновь задумался отец Иоанн.