Консул

– В таком случае, делим сон и дозор поровну. А сейчас все дружно поднялись и пошли хоронить Низу…

Глава 5, в которой Сергий встречает «Али-Бабу с сорока разбойниками» и прячется в кувшине

Следующая неделя прошла спокойно – никто не гнался за лже-циркачами, ничего странного не приключалось. Все так же тек мутный Евфрат и пылила дорога. Хоть и назвали ее Царской, однако со времен персидского владычества минули века, а наследникам Ксеркса и Дария – парфянам – не было дела до ремонта дорог. Что им, сынам степей, какие-то уложенные в нитку каменные плиты? Да они просто не понимали, зачем привязывать свой маршрут именно к этим камням, когда земля столь широка – хоть вдоль по ней скачи, хоть поперек, хоть круги описывай.

И выщербленные плиты заносились песком, швы прорастали травой…

Долгий отдых семерка позволила себе на полдороге до Ктесифона, в Эвропе. Город-крепость крепко сидел на высоком берегу Евфрата, защищенный с трех сторон крутыми обрывами, а четвертую сторону, обращенную не к реке, а к пустыне, пересекала длинная прямая стена с башнями.

Здесь Сергий впервые столкнулся с феноменом взаимопроникновения разных культур и верований.

Улицы Эвропа пересекались на западный манер – под прямым углом, но на них толклись и потомки эллинов, и сирийцы с арабами, и иудеи, и парфяне. Причем степняки болтали на просторечном койне,[27] а эллины изъяснялись на арамейском. Звучала и звонкая латынь, искаженная и огрубленная, порой еле слышимая в гомоне арабских караванщиков.

Тут была своя Агора, обрамленная колоннадой, но рядышком шумел восточный базар. Удивляли бородатые лица, весьма редкие на римских улицах – заносчивые римляне полагали поросль на подбородках признаком варвара. Правда, критика эта подутихла с приходом Адриана, отрастившего изрядную бородку – принцепс скрывал под нею безобразный шрам, заработанный на охоте.

Лобанов с раздражением почесал собственную бородищу – бритье было под запретом, голые лица привлекали бы внимание в Парфии, но до чего же вся эта волосня зудит!

В Эвропе Сергий впервые увидел парфян, так сказать, «в натуре». И мужчины, и женщины, принадлежавшие к этому воинственному народу, носили туники, покрытые обильной вышивкой, и шаровары. Всадники надевали гамаши из кожи или ткани, с завязками. Женские одеяния были куда длиннее мужских, доходя до лодыжек. Парфянки носили накидки и вуали, часто попадались головные уборы из диадемы и высокого тюрбана, поверх которого ниспадала прозрачная ткань, скрывающая лицо.

Красавицы пользовались красной помадой для губ, обводили глаза черными линиями и румянили щеки. Самое интересное, что к тем же уловкам прибегали и мужчины – эти суровые воины и пастухи искусно укладывали свои длинные волосы волнистыми прядями или завивали в ряды локонов, красили губы, подводили глаза. Городские жители унизывали пальцы перстнями, а деревенские носили серьги.

А как мутировали боги! Диффузия вер была так значительна, что в храмах появлялись изваяния гибридов. Например, Зевса-Бела-Арамазды, Аполлона-Митры-Гелиоса-Гермеса, Артагна-Геракла-Ареса или Анахиты-Иштар-Афродиты-Нанайи.[28]

– В принципе, – рассудил Искандер, – сближение вер есть процесс объективный и конструктивный, даже при всей своей кажущейся наивности. Однако это еще и размывание устоев. Эллинское начало растворяется в азиатчине… Никаких шансов!

– Как говорил мой дед Могамчери, – доверительно сообщил Эдик, – в слове «Евразия» первые три буквы следует писать с маленькой буквы, а последние четыре – с большой. Правда, Ваня?

И Ван почтительно сложил ладони, улыбнулся и сказал:

– Земли, которые драгоценный Эдик называет Азией, весьма обширны. Без конца и без края тянутся они до самого Восточного океана,[29] а племена и народы, их населяющие, так разнятся, что подчас противостоят друг другу из-за разности понимания пути… Амитофу!

– Это происходит потому, – изрек Лю Ху, – что не водится среди варваров совершенномудрых правителей из благородных мужей.

– Блажен, кто верует, – равнодушно заметил Лобанов.

– А разве не из веры родится верность? – вкрадчиво сказал конфуцианец. – И разве сами вы, драгоценный Сергий, не являетесь образцом благородного мужа, обладающего пятью добродетелями? Взгляните! Все мы послушны вашей воле и ступаем за вами.

Роксолан усмехнулся, ничего не ответив.

– Ничтожный пролетарий склоняется к стопам благородного мужа, – молвил Эдик, дурачась, – и просит указать ему путь!

– Тебе как указать, – сощурился Лобанов, – коленкой?

– Как будет благоугодно солнцеподобному предводителю…

– Договоришься у меня, – проворчал принцип-кентурион. – Вперед!

На восьмой день пути отряд под предводительством Сергия Корнелия переправился через Евфрат и Нармалхан и вышел к славному граду Селевкии.

Город был велик, уж никак не меньше Антиохии, южнее к нему притулилась Вологезия, отстроенная парфянами, а на противоположном берегу Тигра, куда вел мост, раскинулся Ктесифон, столица Парфии. Сошлись Запад и Восток…