Корабельщик

И вот когда уже клонилась его жизнь к закату, когда отцовы средства подошли к концу, соорудил-таки Иван свою замечательную повозку и назвал ее в свою честь “Пузырь-16”, потому как была это шестнадцатая модель. Предыдущие ломались, стоило лишь запустить новый керосиновый мотор, или вспыхивали как селитра. Посадил он жену и детей в кузов “дубль-фаэтон”, запустил оба цилиндра своего двигателя объемом в полведра, да и привел в действие все двадцать лошадиных сил! Кулачковые муфты задвигались, шестерни да валы закрутились словно карусель в праздник! Дернул Пузырь за рычаг переключения передач, отпустил тормоз, и мобиль покатился по дороге от его дома, сигналя что было громкости.

Великая толпа наблюдала за этим замечательным событием, и многие горожане сорвали шапки и бросили их ввысь. Тимон с Каллиникой стояли чуть не на самой крыше повозки, громче всех кричали и картуз с чепчиком тоже кидали. Потом в газете отпечаток с их мордашками появился.

Прославился Иван на весь Селавик, и захотело Военное ведомство себе такие мощные мобили приобрести. Чтобы начальство офицерское на них на службу каталось, или мортиры тягать, то теперь уж неведомо. С жаром принялся Пузырь за работу, завод его плавильный продыху не знал, трубы коптили небо, и дело продвигалось. Собрали его рабочие двадцать мобилей, и шасси приготовили, чтобы на машины их поставить. И вот в ночь перед сборкой одна машина, самая мощная…”

-8

– Хватит, Макси, – негромко сказала Домна. – Спят уже.

Студент потянулся и поглядел на Домнину кровать, отгороженную от остальной комнаты ширмой. Он и сам устал и не прочь был забраться под одеяло. Хоть время было и не самое позднее, завтра ему предстоял тяжелый учебный день, посвященный корабельной архитектуре.

– Я нашла у тебя в куртке письмо, – проговорила жена. – Случайно, ты не подумай. В кармане дырка была… – Она подвинула на край стола одежду Максима и на мгновение замерла, не оборачиваясь, словно ожидала резких слов. Потом вновь принялась ловко орудовать иглой. – Забыл на почту зайти? Ты с ней переписываешься?

– Нет.

– Ты не думай, что я против. Ты же не привязанный, всегда можешь обратно уехать, или в другой город… Детям ты нравишься.

А ведь уехать, скорее всего, придется, причем уже в апреле. Профессор Онисимов несколько раз намекал, что Правительство вот-вот примет решение ускорить постройку металлических судов, и верфи в Питеборе будут расширены. Для этого, собственно, и приняли на курсы корабельных архитекторов еще троих человек, одним из которых и стал Максим.

Ответить ему все равно было нечего, и студент отправился в ванную комнатушку. Близкая водонапорная башня, несмотря на военное время и общее смутное состояние, пока исправно подавала воду на последний этаж. Максиму вспомнился ориенский дом, двор, теплая летняя ночь и подростковые игры в бутылочку – а вслед за этим и Еванфия, как часть той, прежней жизни. Словно не какие-то полгода отделили его от родного городка с его обшарпанными, побитыми непогодой домами, а полжизни. Насколько же проще жилось ему там, среди знакомых и друзей, без вечных возбужденных толп, только и ждущих, чтобы удариться в панику или вознести до небес театрального или политического кумира. Без оборванных и целых афиш, призывающих голосовать за какую-нибудь Крестьянскую партию или, напротив, вовсе не прийти на выборы или митинг. Без близкой и неотвратимой необходимости выполнять самостоятельную, высоко оплачиваемую работу на благо Короля и Селавика, к чему его и готовят уже почти четыре месяца…

Последнее, в общем, особенно волновало Максима, волновало смутно и постоянно, словно некая незаметная, почти неощутимая болезнь, присутствие которой нельзя обозначить одним ярким симптомом. “Неужели я недоразвитый? – вдруг с ужасом подумал он. – Мне страшно получить заказ от Военного ведомства и поставить под соглашением подпись. Как они все могут командовать полками и читать лекции? Заведовать лабораториями и мастерскими, заводами и фермами?” Многие столичные ребята в его возрасте ухитрялись не только получить образование, но и добиться высокого социального положения. А у Максима, похоже, это выйдет само, против воли, если раньше его не признают неспособным к корабельному делу и не отправят обратно в Ориен или же в Дольмен, лазутчиком – как знающего вражеское наречие. То есть на верную смерть во славу Короля и родной страны.

– Утонул, что ли? – тихо проговорила за дверью Домна.

– Иду, – очнулся студент и вернулся в комнату. Вскоре из ванной вернулась и жена, она еще какое-то время повозилась у кровати детей, поправляя им подушки, затем свеча погасла. Прошуршала плотная занавеска, и крупное, прохладное тело Домны тяжело скользнуло под одеяло.

– Худой-то какой, – прошептала она. – Зря с нами не поел… Мальчишка ты мой.

– Не хочется. – Он провел по ее волосам свободной рукой, пальцы сами заскользили по лопаткам и ниже, миновали ложбинку с копчиком и веером вползли на холодные, еще влажные ягодицы. Она с готовностью закинула на него бедро, неловко потерла коленкой у Максима между ног и легко возбудила его.