Королева воздушного замка [СИ]

О зубы стукнулась плошка. Измученная пленница не думала о том, откуда взялась вода; жадно глотала, давилась, проливала — и готова была слизывать пролитое с пола. Вот странность: случалось ей глотать и солёную морскую воду, и чистейшую родниковую, но самой вкусной показалась именно эта, ледяная, смешанная с землёй. А голоса между тем продолжали говорить, и теперь она уже могла узнать обоих: стражник-коротышка и Киальд.

— Вы самовольно посадили под замок женщину, принадлежащую моему брату. Быть может, я отдал вам приказ арестовать её и забыл? А?! Кто отдал приказ?!

Коротышка мямлил что-то неразборчивое, пытаясь оправдаться. Нет, не ответит, не скажет, и нужно собраться с силами, рассказать о Вениссе, о Гиндгарде, о песне…

— Я.

Угрюмый воин, так похожий на бешеного пса, не пытался отступиться. Он приближался — и Шантия зажмурилась: только не снова он, только не снова… Руки сами собой потянулись к потемневшему порезу на шее. Там, во снах, уже не единожды края царапины расширялись, углублялись — и, будто со стороны, видела она своё собственное изуродованное тело, и раскрывшееся горло, рассечённое до позвонков.

— Главный здесь — я. А ты слишком много себе позволяешь для слуги.

Гиндгард ухмыльнулся и потянулся к ножу на поясе.

— Для слуги! Щенок! Мы тебе что, хлюпики с Золотых Рек?! Отсиживаем надутые и важные задницы, сосём вино и друг друга ебём от нехватки баб?!

Шантия вжалась в стену. Холодно, страшно, всё ещё хочется есть. Сколько раз страшный варвар повторял: люди все сделаны из мяса. Вот бы откусить кусочек от крепкой руки… Наваждение почти сразу спало, и пленница зажала рот руками. Что за мысли?! Откуда?! Чьи они?!

А между тем Гиндгард надвигался на брата своего господина, продолжая ухмыляться. Отступи, беги — закричать бы, да сил нет…

— С каких пор, — он остановился совсем рядом и уставился юноше в глаза, — голубая кровь делает тебя лучше? Мои предки не подтирали жопы королям, но знаешь что? Я могу разрубить тебя надвое вот этим ножом и сломать руку одним мизинцем.

Беги, беги, беги же, мысленно умоляла Шантия. Разве не видишь, что говоришь с чудовищем, с животным, которое не понимает слов?!

— Я так понимаю, ты бросаешь мне вызов?

Как, как он может оставаться таким спокойным, когда совсем рядом скалится зверь, готовый к прыжку? Не сразу пленница заметила, что давно задерживает дыхание — лишь когда заломило в груди, она сделала слабый вдох.

— А то? Будешь драться со мной, сосунок? Из-за ведьмачьей шлюхи?

Звучит как сказка: битва из-за дамы. Вот только наяву кровь и смерть — это совсем не романтично, да и бой состоится — если состоится — не за руку и сердце, а за голову. Киальд прищурил светлые глаза:

— Своими речами ты оскорбил моего брата, своего правителя, того, кому присягнул на верность. Я буду драться не за женщину, но за него, и готов повторить эти слова в присутствии лордов. А ты готов ответить?..

Они смотрели друг на друга — и отчего-то представилось Шантии, что не люди перед ней вовсе — нет, два чудовища, одинаково страшных в своей ненависти, огрызаются и примеряются, как бы половчее перекусить сопернику глотку.

— Ты сам напросился, щенок. Завтра в полдень. Не забудь позвать своих подлиз: я напою их твоей кровью!

Стражник-коротышка, кажется, перепугался всерьёз: никаких больше фальшивых охов и стонов, лишь нервно дёргающиеся губы да сжавшиеся на рукояти меча пальцы. Нет, не нападёт. Слишком слаб.

Киальд, как ни в чём ни бывало, скомандовал:

— Отведите женщину в её спальню и прикажите подать ей еды. Лучше заприте: Гиндгард… нетерпелив. А ещё пошлите гонца моему брату. Кажется, нам грозят некоторые… беспорядки.

Коротышка почтительно закивал — наверное, даже слишком усердно. Киальд посмотрел на пленницу, грязную, с застывшей на шее и руках кровью, а после — коснулся напрягшегося плеча. Ударит?..

— Не бойся. Я не причиню вреда женщине.

А после — ушёл. Всё тонуло в тумане без звуков и голосов: неясно толком, почему её подняли наконец-то с пола, почему так много света, что будет дальше…

Тот, кто благороднее прочих варваров, уже завтра будет драться с могучим зверем — насмерть. Это страшно, это должно быть страшно, повторяла Шантия.

Страшно не было. Просто очень хотелось есть.

Путь отчаяния. Глава VII

Когда думаешь, что вот-вот умрёшь от голода, кажется: нет в мире ничего более страшного. А после — держишься за живот, в который словно зашили живьём чудище с острыми зубами, и только лишь успеваешь удивляться — куда девается время? Кажется, ещё мгновение назад пробивался сквозь заиндевевшие окна солнечный свет, а нынче, открыв глаза, видишь лишь слабую искру от догорающей свечи?.. Понимаешь — кто-то пытается порою зайти, стоит у дверей, колотится в них, то тянет на себя, то толкает; Шантия, едва заслышав грозные звуки, забивалась целиком под меховое покрывало — не слышать, не видеть, не понимать… А если ворвутся, если убьют? Но дубовые двери тяжелы и крепки, и вскоре чудовище с той стороны сдаётся, уходит, бросив напоследок голосом Гиндгарда грязное ругательство.

А следом настало новое утро.