В то утро, когда Амос отплыл на своем трехмачтовике в Бэйран, Гарри имел неосторожность замешкаться в городе. Резвому оруженосцу не терпелось свести знакомство с местными девицами простого звания. Он вернулся в замок гораздо позднее, чем его ожидали, и Сэмюэл с сердито поджатыми губами уже караулил провинившегося у входа в кухню. Увидев связку прутьев, которую дворецкий сжимал в морщинистом кулаке, заведенном за спину, Гарри глазам своим не поверил. Он тщетно пытался сперва рассмешить старика забавными гримасами, на которые был великим мастером, затем воззвать к его жалости и состраданию. Сэмюэл был неумолим, и Гарри принужден был в конце концов покориться своей незавидной участи. Он подставил дворецкому спину, будучи уверен, что розги, зажатые в слабой старческой руке, не причинят ему особой боли, но Сэмюэл принялся сечь его с такой силой, что у оруженосца захватило дух. Он потом поделился своими впечатлениями об этой мучительной процедуре с Николасом и посоветовал тому держаться настороже и ничем не раздражать старика. Принц, однако, понадеялся, что громкий титул защитит его спину и прочие части тела от посягательств строгого сенешаля, но, как вскоре выяснилось, он совершенно напрасно на это уповал. Когда ему на третий день после расправы Сэмюэла с Гарри случилось оплошать в выполнении нескольких кряду распоряжений конюшего и герцога, дворецкий без лишних слов стал готовить розги. Николас напомнил старцу, что он как-никак принц крови, на что Сэмюэл невозмутимо ответствовал:
— В свое время сек я и вашего батюшку, ваше высочество, и вашего дядюшку короля, да продлят боги его дни! Так что подите-ка сюда по-хорошему да подставьте мне свою спину. Высеку и вас, коли уж вы этого заслужили.
Светало. Сквайры мчались наперегонки через замковый двор, чтобы предстать перед строгим сенешалем. Тот должен был уведомить их, не поступало ли от герцога или Маркуса каких-либо особых распоряжений на их счет. Обычно поутру еще до рассвета Николас и Гарри застывали у дверей спален своих господ, словно два изваяния, дожидались пробуждения герцога и Маркуса и в течение дня повсюду их сопровождали, чтобы выполнять их приказы и поручения, но случалось, что поздней ночью, когда сквайры уже затворялись в своих каморках, герцогу приходило на ум отправить их на следующее утро с каким-нибудь делом в кузню, на конюшню или в город. В таких случаях он поручал дворецкому передать им свой приказ.
Вбежав в коридор, куда выходила дверь рабочего кабинета Сэмюэла, они увидели, что старик возится с тяжелым висячим замком. Бывало, что, промешкав, они появлялись здесь с опозданием, когда дворецкий уже восседал за своим массивным письменным столом. За подобную провинность всякий раз приходилось расплачиваться их спинам.
Старик с насмешливой улыбкой кивнул юношам и, еще немного поколдовав над замком, отпер дверь и вошел в свой кабинет. Оруженосцы остановились у порога.
— Ну что ж, похоже, на сей раз вы проявили похвальную расторопность, — Сэмюэл уселся за стол и обратил к мальчикам полувопросительный взгляд.
— У вас есть для нас какие-нибудь распоряжения, сэр? — почтительно поклонившись, спросил Гарри.
Дворецкий кивнул.
— Гарри, тебе надлежит сей же час отправиться в гавань и узнать там, прибыл ли к нам корабль из Карса. Его ожидали еще вчера, и герцога это опоздание начинает тревожить. — Гарри, не полюбопытствовав даже, какое поручение будет дано его другу, чтобы не навлечь на себя гнев скорого на расправу Сэмюэла, стремглав выбежал в коридор, и дворецкий обратился к принцу:
— А вы, Николас, ступайте к своему господину.
Принц заторопился ко входу в покои герцога. Лишь теперь, вовремя домчавшись до кабинета дворецкого и тем благополучно избежав наказания за мешкотность, он почувствовал, что смертельно устал. Николас никогда не был приверженцем раннего вставания. Напротив, дома в Крондоре он всегда пользовался любой возможностью подольше поваляться в постели. И потому эти каждодневные подъемы за час до рассвета вконец его изнурили.
После того памятного утра, последовавшего за торжественным обедом в честь их прибытия, когда ему пришлось четырежды проехать верхом по главной улице городка, он больше не испытывал того острого чувства новизны, что охватило его при виде незнакомых улиц и странных, приземистых строений. Служба герцогу отнимала у него столько сил, что он просто принужден был отдавать ей также и все свои помыслы, все стремления и чувства. Ни на что другое у принца просто не оставалось времени. С самого раннего утра и до ужина он то сломя голову куда-то мчался — пешком ли, верхом или в повозке, — то неподвижно стоял у дверей в герцогские покои, кабинет или оружейную и как мог старался отогнать от себя сон. Он не ожидал, когда отправлялся из Крондора в приграничный Крайди, что служба его здесь окажется именно такой, но не в силах был отчетливо припомнить, чего иного он от нее ждал и как представлял ее себе.