КРАСНОЕ И КОРИЧНЕВОЕ. Книга о советском нацизме

— Вот как! — поразился я. — Что же случилось? Сердечный приступ?

— Нет, не приступ... — она опять замялась, подбирая слова. — У них оказалась физическая несовместимость.

— А что это такое? Простите, я не совсем понимаю...

— Ну, в общем, несовместимость... Они друг другу не соответствовали... У нее там оказалось всё разорвано...

Я внимательно посмотрел на мою собеседницу, жевавшую с большим аппетитом уже третье миндальное пирожное. Понимала ли она, что говорит? Ведь если в этой "не клевете" есть хоть малая доля правды, то ее приятель не только убийца, но и сексуальный маньяк, до смерти изна-силовавший женщину, на которой собирался жениться!..

Я вспомнил, что мать убитой Тамары в своих показаниях упоминула какую-то давнюю историю о студенте, погибшем во время похода в горах по вине Емельянова. К сожалению, ни судья, ни представители сторон не задали свидетельнице по этому поводу ни одного вопроса, так что достоверность этого случая осталась невыясненной. Но, может быть, и это — не пустая сплетня? Если так, то вокруг этого человека постоянно ходила смерть!

...Я спросил у моей спутницы, походил ли Емельянов на сумасшедшего.

Она тотчас уверенно ответила:

— Ничего подобного я в нем не замечала! Нервный был — да. Возбудимый. Очень уверенный в себе. Чуть возразишь ему, он сразу вскинет голову, сделает руками вот так (она показала, как он делал руками): "Значит, я не прав!" Но чтобы в нем было что-то от невменяемого — не замечала.

Что ж, если в стране широко использовали психиатрию для преследования неугодных режиму людей, то почему не использовать ее для сохранения нужных? То, что Емельянов ненормален, было несомненно, но в такой ли степени, чтобы быть освобожденным от ответа за совершенное злодеяние?

71

Оберегающая психиатрия

Предвижу скептический вопрос: зачем властям было оберегать Емельянова, из-за которого у них было немало беспокойств и неприятностей?

Прежде чем ответить на него, я хочу задать другой: а зачем они терпели целое литературное направление, развивавшее те же идеи, что и Емельянов? Ведь не терпимее же они стали в брежнев-скую эпоху, когда жестко пресекались всякие иные направления, хоть в чём-то отступающие от "единственно верного учения". И тем не менее антисемитско-"патриотическое" направление не только было терпимо, — оно тщательно оберегалось от критики.

Писатель Фридрих Горенштейн, проживающий в Западном Берлине, в 1983 году опублико-вал в "Континенте" памфлет: "Идеологические проблемы берлинских городских туалетов". По наблюдениям Горенштейна, нацистская антисемитская идеология не умерла в Западном Берлине, но со страниц массовых изданий гитлеровской поры она переселилась на стены общественных уборных.

В СССР мы наблюдали противоположный процесс. В пору моей молодости антисемитские надписи густо украшали стены московских уборных Там им и место наряду со всякой похабщи-ной. Однако в семидесятые годы эта благоуханная тема нашла постоянную прописку на страницах печати, да с такой откровенностью, какую не позволял себе даже Сталин в достопамятную эпоху борьбы с "космополитизмом". Секретом полишинеля было то, что эта борьба направлена против евреев. И всё же сохранялся некоторый декорум. Хотя почти у всех космополитов оказывались еврейские фамилии, выглядело это чуть ли не случайным совпадением. Теоретически "безродным космополитом" мог оказаться и русский, и татарин, и грузин, и таджик. Теперь космополиты заменены тайными или явными сионистами, так что никакого недоразумения на счёт их нацио-нальной принадлежности быть не может. А если всё-таки среди тех, кого нужно "разоблачить", оказывается нееврей, он попадает в разряд масонов.

72

Ставка на туалетную литературу была сделана не случайно. Ибо тот идеологический "сук" (да простят мне читатели столь неуклюжее выражение), на котором в течение десятилетий держалась советская система, давно уже сгнил и обломился, от него оставалась одна труха. Коммунистическая идеология умерла задолго до перестройки, а потому и ускорить её конец было уже невозможно.

В стране не оставалось сколько-нибудь значительного числа людей, а тем более — целых общественных слоев, которые бы всерьёз верили в "неизбежное торжество коммунизма", в "загнивание капитализма", в непогрешимость вождей — словом, в ту систему взглядов и представлений, которые именуются коммунистическим мировоззрением.

Это в тридцатые годы фанатики коммунизма, даже будучи приговорёнными к смерти, умирали, восклицая: "Да здравствует Сталин!" Это в сороковые неуспевшие возмужать юноши ложились под танки с возгласами: "За Родину, за Сталина!" и с записками в нагрудных карманах: "Если погибну, прошу считать меня коммунистом". Это в конце сороковых — начале пятидесятых даже зэки считали виновником своих и общих бед лично Сталина, но чуть ли ни за грудки хватали тех немногих своих сотоварищей, которые смели усомниться в святости Ильича, а тем более — в непогрешимости идеи.

При Брежневе всё это стало темой острот и анекдотов. Пятилетние дети приносили из детского сада веселые стишки:

Это что за большевик