Кукушка

Вся Фландрия — сплошные перекрёстки, если не дороги, то каналы. Фриц был не силён в географии, но примерные прикидки, что, откуда и куда, был сделать в состоянии. Находясь в центре соприкосновения трёх великих государств, нижние земли лежали на скрещении больших торговых путей. Брюггский канал, на берега которого судьба забросила мальчишку, вёл в Брюгге и в Гент и был частью великой системы осушенных земель, одним из тех каналов, соединявших север с югом, а французские и германские земли — с Северным морем, превращая Нидерланды в морские ворота Европы. Различные польдеры одной и той же области были по необходимости связаны друг с другом. Их плотины входили в одну систему защиты от моря и взаимно охраняли друг друга. Каких-либо идей по поводу дальнейшего пути у Фрица не было, но сейчас, при виде ошвартованной баржи, он всерьёз задумался. Редкие прохожие и поселяне не обращали на мальчишку никакого внимания. Фриц приободрился. Упрятав нож за спину под рубаху, он переложил поближе парочку монет помельче, чтобы были под рукой, отряхнул от пыли нога, обулся и решительно направился к приюту у плотины.

Трактир при рабатсе[3] был плохонький, но тихий и почти пустой, что Фридриха вполне устроило. На вывеске таращила глаза лягушка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся жабою, зелёной и пупырчатой. Название, как решил Фриц, вполне трактиру подходило — низенький, одноэтажный, с несколькими пристройками, дом будто распластался по земле. Слоняться вокруг да около, топтаться на крыльце мальчишке было не с руки: хозяева, чего доброго, могли решить, что он пришёл воровать, но тут вспомнились уроки Шныря, и Фриц замедлил шаг — бросить беглый взгляд на воротные столбики. Так и оказалось: на левом красовалась нацарапанная гвоздиком кошка — знак того, что люди в доме незлобивые. Фриц облегчённо перевёл дух, отворил калитку и вошёл.

Картина, открывшаяся его взору, заставила мальчишку замереть, едва он перешагнул порог.

Идти было некуда.

Как уже говорилось, «Жаба»— была приютом при канале, потому тут не было конюшен, равно как и места, чтобы развернуться. А сейчас всё пространство маленького двора и вовсе загромождали какие-то вещи. Среди них были ящики, числом пять или шесть — от маленьких, вроде сундучка с ручкой сверху, до совершенно неподъёмных. На больших были намалёваны танцующие человечки, девочки в чёрных масках, страшные бородатые люди в колпаках со звёздами, солнце, похожее на блин с носом и глазами, и прочие занимательные картинки. Были там также два мешка, небольшой бочонок, длинный сверток, оказавшийся ковром ауденаардской работы, расписной турецкий барабан, размером чуть поменьше Фрица, и огромная труба, покрытая зеленоватой патиной. Труба эта, закрученная в несколько витков, как раковина улитки, сразила Фрица наповал; он никогда доселе не видал ничего подобного. Должно быть, играли на ней, надев на себя, чтобы она была как бы намотана на трубача снаружи.

— Экая уродина! пробормотал Фридрих и поднял взгляд.

Два самых больших ящика были поставлены друг на дружку. На верхнем восседал упитанный мужчина с богатой чёрной бородой и через очки читал толстенный книжный том, название которого Фриц не сумел распознать по причине вычурности букв. Краска на ящиках шелушилась, том был потрёпан и распух от влаги и от многочисленных закладок, дядька же, напротив, был одет порядочно, хотя и странновато. Вместо облегающих, обычных для горожан вязаных рейтуз он носил короткие штаны, пошитые на швейцарский манер, чтобы было теплее пузу, и башмаки с пряжками. Чулок почему-то не было. Ещё на нём был камзол фламандского сукна, засаленный и синий, из-под которого проглядывали грязная, но отменно накрахмаленная рубаха и обманчиво неброский дорогой брабантский воротник. Отороченная мехом круглая высокая шапка с обкладкой из серебряных фигурок и мятая бархатная giubberello[4] куртка свободного покроя с надставленными, открытыми сбоку широкими рукавами дополняли картину. На хозяина трактира незнакомец явно не тянул, на завсегдатая тоже не смахивал и являл собой такую смесь богатства и неряшества, такое единение комичности и грозности, что Фриц не знал, что и подумать. Для купца бородач был одет бедновато, для крестьянина — уж чересчур богато, для монаха — слишком броско, для чиновника-и вовсе по-дурацки; между тем пальцы его были гладки, и ногти на них были длинные, как у судейского или церковного.

Пока Фриц терялся в догадках, бородач закрыл томину, заложив страницу пальцем, снял очки и теперь в свою очередь рассматривал мальчишку.

— Подойди-ка сюда, мальчик, — сказал он, указывая на Фридриха дужкой очков. — Это хорошо, что ты сюда зашёл. Ты местный?

Голос у него оказался гулким и уверенным. Фриц сглотнул.

— Нет, — сказал он. Врать не имело смысла: всё равно он никого здесь не знал.

Человек на сундуках, казалось, здорово обрадовался.

— Как превосходно! — воскликнул он. — Просто замечательно. Как тебя звать?