Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Как и Лепаж, он пытается на языке сцены рассказать о самых важных проблемах бытия, понять, что движет миром и куда этот мир движется. Человек живет у него не в глобальной современной деревне, а просто в деревне, где конусообразные жестяные домики немного похожи на вигвамы. Господь Бог и его вечный антагонист живут тут же, неподалеку от Фауста. Бог Някрошюса ведает тяжести земного труда. Он работяга, изо всех сил вращающий колесо жизни, которое уподоблено детским качелям, сделанным из положенного на кубик бревна. Мефистофель, которому в спутники дан мелкий вертлявый бесенок, заходит к Господу по-свойски, иногда помогая крутить (у дьявола она идет легко – на холостом ходу) ось вселенной. Они решают свои проблемы на пятачке земли, где от церкви до кладбища расстояние не больше, чем от небес до преисподней. И в этой нарочитой патриархальности не только деревенский, в ней еще библейский дух. И потому борьба Фауста с проникшим к нему мелким и вертлявым субститутом Мефистофеля (сам Мефистофель на подходе) напоминает разом и деревенскую драку, и борьбу Иакова с Иеговой.

Тут все не могут друг без друга. Бог без дьявола. Дьявол без Бога. Фауст без них обоих. Они оба – без человека. Ближе к финалу два вечных антагониста будут поочередно брать на руки Маргариту (угловатая и трепетная Эльжбета Латенайте) и баюкать ее, пытаясь понять, на чьих руках она упокоится. Но она все кричит и кричит. Ей, соблазнительной, лукавой, озорной, но и бесконечно хрупкой в своей любви, нужны оба. А еще больше нужен Фауст. И спор Бога и дьявола (осуждена-спасена), кажется, не имеет конца.

Някрошюс словно нарочно очищает свой пронизанный христианскими мотивами языческий мир от городской накипи. Он выкидывает из «Фауста» Гете и погребок Ауэрбаха, и кухню ведьмы, и вообще весь средневековый город с его обитателями. Но движения планет, обвалов на вершинах гор или Вальпургиеву ночь мы тоже тут не увидим. Тут Фауст бродит по сцене с закрытыми глазами. Выставив руки вперед, он вслепую пытается нащупать смысл жизни. В финале точно так же блуждать вслепую будут все участники спектакля. Все – включая Бога и Мефистофеля. Они не просто вершители наших судеб, но еще и наши собеседники. Им тоже не все ведомо. Мы, как уверяет режиссер, вместе, общими усилиями ищем истину и жаждем гармонии.

В этом, во многом загадочном, но все же антропоморфном и едином мире клочок земли равен космосу, а человеческая личность не утратила своей цельности. Мир Лепажа совсем иной. Он, по слову поэта, дышит «осколочным воздухом века». Его персонажи живут не на клочке земли, а на самой земле, но все время ощущаешь, что земля эта заброшена в необъятные космические просторы. И Бог, если он и есть, растворен в мире и совсем не антропоморфен. И дьявол притаился в деталях, и его не распознать. И человек в этой огромной и фрагментарной реальности словно разъят на части.

И все же когда в финале «Липсинка» герой спектакля берет на руки свою давно умершую и ожившую лишь в его воображении мать и приседает с ней на авансцене, повторяя мизансцену «Пьеты» Микеланджело, видевший спектакль «Фауста» неизбежно вспомнит Бога и Мефистофеля, которые, взяв на руки, прижимали к груди Маргариту. И у Някрошюса, и у Лепажа, и в антропоморфном мире, и в наш осколочный век лишь любовь и милосердие имеют цену. Все меняется, они остаются.

Эйнштейн в стране Уилсона

24/01/2014

Ничто не устаревает так быстро, как авангард. Радикальные приемы тем стремительнее становятся общим местом, чем радикальнее они казались.

Со времени премьеры «Эйнштейна на пляже» на Авиньонском фестивале минуло почти сорок лет, но за эти годы шедевр Филипа Гласса и Роберта Уилсона не только не вышел в тираж – он пережил уже несколько возобновлений: в 1980-е, в 1990-е, в нулевые. Очередной revival состоялся в начале 2014 года в парижском Théâtre du Châtelet в рамках «Осеннего фестиваля», и даже в его традиционно сильной программе «Эйнштейн» все равно смотрелся главным событием – ажиотаж, аншлаги, стоячие овации в финале.

То ли Гласс и Уилсон уж очень опередили свое время, то ли сам театр после авангардных 1960–1970-х устремился по большей части в конвенциональную заводь, но так или иначе «Эйнштейн на пляже» смотрится сегодня произведением куда более современным, чем многое из того, что было сделано в сценическом искусстве относительно недавно. В том числе и самим Уилсоном. В тридцать четыре года (для режиссера это не молодость даже – юность!) он задал театру планку, которую не только остальным – ему самому взять непросто.