Ледобой-3. Зов

Ишь разболтался, краснобай. Верховный упорно искал синие глаза, а стервец прятал, хотя, да… попробуй он не спрячь, мало тут не покажется никому. Но если бы можно было, вот честное слово, схватил бы этого за язык да размотал, пока всё не скажет. Ведь знает что-то подлец! Болтает на руке шейный шнурок из конского волоса с парой подвесок: золотым кругом, вроде перстня и длинной, в локоть, серебряной змейкой с красными глазками, сомкнувшей зубы на собственном хвосте. Прищурив левый глаз, глядит через кольца и хмыкает.

— За тех, кому плохо, а терпят, — Перегуж поднял чарку, многозначительно оглядел остальных.

— За тех кого прямо теперь подрезают на службе…

— За тех, кто стоит, а назад не пятится…

Всё посмотрели на Сивого. Тот молча покатал брагу по чарке, хмыкнул, буркнул:

— За упрямых, упорных, упёртых.

Верховный сузил глаза и уставился на подсудимца. Вот всегда с ним так: сказал что-то, а ты сиди, мозгуй, думай, что он увидел, что знает, что ему нашептали с Той Стороны?

— Ты это… если нас на суде не будет, нос не вешай, держи хвост трубой.

Безрод какое-то время молчал, потом брякнул такое… ни к селу, ни к городу, трое несколько мгновений встревоженно переглядывались — умом тронулся от волнений? В тот раз не тронулся, а в этот готов?

— Овчиную верховку бы Жарику. Да и Верне тоже. И поршни тёплые.

Если бы эхо могло повторять за тяжёлой, напряжённой тишиной, оно катало бы из угла в угол, от пола до свода: «Чего? Чего? Чего?»

«Вы что-нибудь поняли?» — взглядом спросил Прям у остальных.

«Вроде и выпили немного», — Перегуж недоумённо покосился на свою чарку.

«А теперь скажи то, что хотел сказать на самом деле», — верховный почесал загривок.

— Середина лета! Какие верховки? При чём тут верховки?

Безрод ожидаемо молча усмехнулся.

— Ополоумел, босяк? Зачем тебе верховка? Зима неблизко.

— На самом деле, ты чего? Захворал?

— Зима идёт к тебе, это полбеды, — Сивый вперил взгляд в свод, там белый скакун летел по полю красных цветов на синих стеблях, — сам уходишь искать зиму — туши светоч.

— Но…

— Пока не ускакали, сделайте, как я скажу…

Глава 50

Шесть ладей с медведем на парусах бессильно застыли посреди моря в дне ветряного ходу от Боянщины. Моряй на головной ладье тревожно всматривался в дальнокрай и морщился. Твою мать, море странное, безветрие кругом, вода не дышит: ни ряби, ни даже полуряби, а то что есть, это как малец носиком на воду пыхает. Синяя бездна сделалась точно мелкий стоячий пруд в лесной чаще, через которую не продерётся никакой ветер, хоть перегнись через борт, да глядись в неподвижную гладь, как в зерцало. Но вот глядишь ты, воевода княжеского ладейного поезда, вовсе не за борт, а на восточный дальнокрай и премного странного видишь — а там, кажется, вода темнее, а там, кажется, рябит вовсю, а на полудне дымка плавает-колышется, дальнокрай смазывает… да и нет его по сути дальнокрая. Украден. Спрятан туманом.

— Краёк, ну-ка глянь по сторонам. Ничто странным не кажется?

Кудрявый отрок, сам долговязый, шея долговязая и даже нос ему от отца-мамки достался какой-то долговязый, приложил руки к бровям.

— На полудне дальнокрая вообще не вижу, а во-о-н там чёрточка малость жирнее, чем должно быть.

— Значит не показалось. Как-то резко ветер ушёл. Что за напасть! Ведь почти дошли! До Скалистого всего ничего!

— Чтобы с полуночи да ветра не было… — Краёк только руками недоумённо развёл.

— Хороший из тебя мореход выйдет, — Моряй щелкнул долговяза по носу, тот широко улыбнулся и вернулся к делу — верёвки бочатами укладывал.

С кормы Дыродел руками спросил: «Что происходит?» Некогда знатный рубака, воевода кого-то из млечских бояр, он осел на Боянщине и теперь ходил поверенным Отвады в торговых делах. Почему осел в Сторожище, а не на отчине, отчего ударился в купечество — как ни пытали, никому не сказал, при себе оставил, и мрак его побери, может быть, поэтому именно Дыродел водит княжеские торговые поезда в Торжище Великое, а не какой-нибудь Зигзя?

«Не знаю, — Моряй пожал плечами и показал рукой, — но там и там что-то неправильно».

— Слушай меня, — зычно провозгласил он, — вёсла на воду!

— Вёсла на воду! — полетело с кормы на вторую ладью, а оттуда на третью и так далее. — Товсь!

Ладьи растопырили весла, будто ладонь пальцы, разбили зерцальную гладь мертвенной воды.

— Пошли!