Ленин в 1917 году<br />(На грани возможного)

По настоянию Владимира Ильича Милютин «взял карандаш, клочок бумаги и сел за стол». О характере нового правительства споров не возникало. Это должно быть, полагал Ленин, — «Рабоче-крестьянское правительство». И, как вспоминал Иоффе, Владимир Ильич высказал пожелание, чтобы в его состав по возможности «были назначены рабочие, а интеллигенты при них замами». В разговор втягиваются присутствующие члены ЦК и ПК и «в конце концов, — пишет Милютин, — все приняли участие… Возник вопрос, как назвать новое правительство и его членов». Ленин рассуждает вслух: «Только не министрами: гнусное, истрепанное название». Все соглашаются. «Название членов правительства „министрами“, — замечает Милютин, — отдавало бюрократической затхлостью. И вот тут Троцкий нашел то слово, на котором все сразу сошлись».

«Можно бы, — предлагает он, — комиссарами, но только теперь слишком много комиссаров. Может быть верховные комиссары?… Нет, „верховные“ звучит плохо. Нельзя ли „народные“? — „Народные комиссары“? Что ж, это, пожалуй, подойдет — соглашается Ленин. — А правительство в целом?» Каменев подхватывает, — «А правительство назвать Советом Народных Комиссаров». Владимир Ильич пробует на слух: «Совет Народных Комиссаров?… Это превосходно: ужасно пахнет революцией!..». Вспомнил он, как отметила Ольга Равич, и комиссаров Парижской Коммуны. И «мною, — рассказывает Милютин, — было записано — Совет Народных Комиссаров…»[1174]

Е.А. Луцкий полагает, что видимо тогда же решили все узаконения будущего правительства называть, как и акты Парижской Коммуны, — «Декретами». Это тоже пахло революцией. «А затем, — вспоминал Милютин, — приступили к поименному списку»[1175].

Начало оказалось для всех неожиданным. «…На заседании Центрального Комитета партии, — пишет Троцкий, — Ленин предложил назначить меня председателем Совета Народных Комиссаров. Я привскочил с места с протестами — до такой степени это предложение показалось мне неожиданным и неуместным. „Почему же? — настаивал Ленин. — Вы стояли во главе Петроградского Совета, который взял власть“».

Вот, как нынче говорят, «хороший вопрос» для «лениноедов», которые извели уйму чернил, рассказывая, как Ленин всю жизнь рвался к власти. Но факт этот — загадка лишь для тех, кто не может вырваться за рамки пошлости. Владимир Ильич был напрочь лишен «личного тщеславия». Это засвидетельствовал никто иной, как Мартов. Для Ленина проблема власти была не целью, а средством осуществления воли народа, а вопрос о «премьерстве» — лишь вопросом политической целесообразности[1176].

«Я, — пишет Троцкий, — предложил отвергнуть предложение без прений. Так и сделали». Все сошлись на том, что пост главы правительства должен занять сам Ленин. Пришлось его убеждать, ибо, как свидетельствует Иоффе, «Владимир Ильич сначала категорически отказывался быть председателем СНК и только в виду настояний всего ЦК согласился»[1177].

Но тут же он предложил, чтобы Троцкий «стал во главе внутренних дел: борьба с контрреволюцией сейчас главная задача. Я, — пишет Троцкий, — возражал и, в числе других доводов, выдвинул национальный момент: стоит ли, мол, давать в руки врагам такое дополнительное оружие, как мое еврейство? Ленин был почти возмущен: „у нас великая международная революция, — какое значение могут иметь такие пустяки?“ — На эту тему возникло у нас полушутливое препирательство. — „Революция-то великая, — отвечал я, — но и дураков осталось еще не мало“. — „Да разве ж мы по дуракам равняемся?“ — „Равняться не равняемся, а маленькую скидку на глупость иной раз приходится делать: к чему нам на первых же порах лишнее осложнение?..“» Спор закончился тем, что Свердлов предложил назначить Троцкого комиссаром по иностранным делам, с чем все и согласились[1178].

А комиссаром по внутренним делам наметили Алексея Ивановича Рыкова, учившегося когда-то на юридическом факультете Казанского университета. Выглядел он в этот момент достаточно решительно. После июльских дней, когда в Москве его избили черносотенцы, Алексей Иванович ходил с револьвером. И в начале заседания ЦК он — под всеобщий смех и шутки «вынул из кармана большой наган и положил его перед собой, а на мой вопрос, — рассказывает Иоффе, — зачем он его с собой таскает, мрачно ответил: „чтобы перед смертью хоть пяток этих мерзавцев пристрелить“».

«Когда выяснилось, — продолжает Иоффе, — что у меня вообще никакого револьвера нет, Владимир Ильич тоже шутил, что надо, чтобы ЦК мне вскладчину купил револьвер. И т. Стасова тут же подарила мне маленький дамский браунинг, о котором кто-то (не помню, сам ли Владимир Ильич) заметил, что он как раз годится, ибо им только блох убивать можно»[1179].