Лепта

Александр Андреевич посмотрел на слепого, который держал мальчишку за плечо, и отшатнулся. Перед ним был, одетый в изношенную солдатскую амуницию участника Крымской войны, раб с его этюда, с выбитыми глазами и зубами, этот человек улыбался звону грошей, как улыбался бы вести о явлении бога, который пришел спасти его. Боже мой! Да отчего же этого никто не видит? Отчего они, все эти господа, украшенные кавалериями и звездами, спокойны, если раб существует?

— Погоняй! — сказал он извозчику, не в силах оторваться от лица слепого в солдатских лохмотьях. Извозчик хлестнул рыжую.

Так начался важный для Александра Андреевича день, последний, как он думал, день его хлопот. Что из того, что он болен. Сегодня можно потерпеть. Сегодня уж все решится…

День этот прошел словно в полусне, Александр Андреевич не ощущал его реальности. Не помнил, повторял ли про себя заготовленную фразу: «Ваше высочество, простите великодушно мою дерзость, я приехал узнать ваше решение». Или в самом деле говорил ее? И кому?

Да, помнил он, был нищий у Никольского собора; была железная дорога, жаркий вагон; был в Петергофе извозчик, который повез его по Ораниенбаумскому спуску в Сергиевку, на дачу великой княгини; была дача, четырехэтажный дворец на верху холма, окруженный виадуками и мостами, переброшенными через искусственные овраги и рвы, которые разошлись в разные стороны.

Что же еще было? Было нетерпеливое желание скорее, скорее решить дело… Отчего-то оно не решилось. Княгиня не приняла его. Граф Строганов вышел к нему в полдень в сюртуке для верховой езды, в белых рейтузах и высоких сапогах, закрывающих колени. Он был свеж и румян, белокурые волосы, недавно зачесанные, хранили еще следы рук парикмахера. Ласково улыбаясь и под локоток взяв Александра Андреевича, Строганов протянул беззаботно:

— Ее высочество хлопотала о вашем деле… и вам за окончательным ответом следует ехать к министру двора графу Адлербергу. От него вы узнаете свою участь. От него, сударь…

Потом Александр Андреевич помнил себя опять в дороге. Вдоль нее мелькали белые ротонды, фронтоны дач, кирпичные дворцы с белой лепкой деталей.

«Ехать к министру двора… ехать к министру двора», — долго звучали в нем слова графа Строганова. «Ну уж нет!» — отвечал он графу. Когда показалась гавань, он отпустил извозчика.

— Ну уж нет! — Александр Андреевич положил на гальку пальто, вошел в воду, намочив сапоги, умылся тщательно соленой водой. Ему стало легче. «Нет, видно, это дело никогда не решится. Мне надобно в постель!» — вздохнул Александр Андреевич, усаживаясь на берегу. Волны подкатывали к ногам, плескались, уходили, снова набегали. Это его успокоило…

Скоро Александр Андреевич очутился в Петергофской гавани, в толпе разряженных дачниц и дачников, вместе с ними ожидал парохода, потом поднялся на палубу. Пароход отчалил, рассекая розовую от закатного солнца гладь спокойной воды. Александр Андреевич неотступно смотрел в даль Финского залива. Это был путь в Рим. Он представил, что и впрямь плывет туда. И сразу стало дышать вольнее. Много ли ему нужно? Чтобы была мастерская и работа в руках. В этом его счастье. Разве оно невозможно? А торговать картинами он не обучен…

Дома Александр Андреевич начал тотчас укладываться в дорогу. Торопливо связал в аккуратные свертки белье, одежду, книги, заново упаковал в ящики последние свои пейзажи, которые так и не пришлось выставить в Петербурге. Их он только Петру Петровичу Измайлову показал… Собственно, укладываться было ни к чему. Никто еще не позволил ему ехать в Рим. Но в эту минуту так хотелось туда, так хотелось в дорогу, что он не мог удержаться от сборов.

Тут пришел Петр Петрович Измайлов. Он каждый вечер приходил. Вот кто рад ему искренне, вот кто готов его боготворить, вот кто называет Александра Андреевича первым в России художником.

— Петр Петрович, друг мой, я уезжаю.

— Куда же?

— Моя дорога… Ее построил консул Аппий из камней, которые идут на жернова…

Петр Петрович глаза на лоб:

— О чем ты, Сашенька? — И тут же бросился к Александру Андреевичу — тот стал белее мела. — Что с тобой?

Александра Андреевича ожег приступ боли. Он выронил из рук сверток. Однако через минуту сказал:

— Ничего, Петя, — и стал нагибаться за свертком. Петр Петрович опередил его. Поднимая сверток, он вдруг почувствовал, что Александр Андреевич падает на него. Он подхватил его, от неожиданности и растерянности не удержал. Александр Андреевич упал боком на паркет, забился в судорогах. Наверное, он был в сознании, потому что старался, только руки не слушались, стащить с себя фрак.

Петр Петрович вскочил, огляделся, распахнул дверь, крикнул:

— Помогите!

На шум в комнату вбежали гости и домочадцы Боткиных, вместе с Петром Петровичем подняли Александра Андреевича, положили на постель. Его продолжали бить слабые судороги. Он всхлипывал, стонал. На губах выступила пена. Потом судороги прекратились. Александр Андреевич глубоко вздохнул и открыл глаза, медленно оглядел комнату, остановился на Петре Петровиче.