Лесков: Прозёванный гений

Голос Андрея Николаевича всё отчетливее дрожал – четыре пункта завещания были посвящены Варваре Долиной. Просьба о скромности похорон казалась аффектированной, ненатуральной. Не один Андрей – все остались в недоумении. Для чего требовать провести вскрытие, если в нем не было ни малейшей необходимости? Доктора хорошо понимали, что происходило с их пациентом, однако берегли его от волнений. Но особенно безжалостно звучал запрет на произнесение надгробных речей – Лесков не позволял близким выплеснуть скорбь в веками освященном обычае причитания по ушедшему, из-за гробовой черты не желая слышать похвалы, которых он, большой русский писатель, конечно, был достоин. В завещании билась неизжитая обида на литературных врагов, цензоров, душителей. Но расплачиваться предстояло тем, кто искренне его любил.

И они постарались сделать всё, как он просил. Андрей Николаевич разослал траурные телеграммы киевским родным, в Ржищевский монастырь – инокине Геннадии (в миру Наталье Семеновне Лесковой), в Бурты – Вере. Но ни Екатерина Степановна, ни брат Алексей с женой, ни дочь Вера, сославшаяся на болезнь, на похороны не приехали.

В газете «Новое время» от 22 февраля 1895 года вышло объявление: «В ночь на 21 февраля, в 1 час 20 минут, скончался Николай Семенович Лесков». Его хоронили 23-го числа.

Близкие собрались в его кабинете в доме на Фурштатской. Писательница и актриса С. И. Смирнова-Сазонова записала в дневнике:

«Покойник лежит в своей рабочей блузе. Кисея, которой он наполовину закрыт, как-то не идет к этому суровому потемневшему трупу. В руках у него большой золотой крест. Среди металлических венков один из живых роз от сына и невестки. На венке “Петербургской газеты” было сначала написано Лесникову, потом две буквы стерли, осталось пустое место.

Какая-то старушка, повязанная платком, положила перед гробом земной поклон. Но в публике за панихидой никто даже не крестился. Певчими были всё детишки в солдатской форме. <…> Простой деревянный гроб поставили на простые парные дроги, по последнему разряду, покрыли золотым покрывалом, прикрепили венки и повезли на Волково кладбище»¹⁰²⁷.

Несколько факельщиков с фонарями сопровождали гроб.

Похороны были немноголюдными – ничего подобного проводам Достоевского или Некрасова, никаких толп и взволнованной молодежи. И всё же попрощаться с Лесковым пришли Константин Случевский, Сергей Максимов, Василий Немирович-Данченко, Николай Лейкин, Анатолий Кони, Адольф Маркс, Сергей Шубинский, Дмитрий Мережковский, близкий круг – Терпигорев, Веселитская, Макшеевы, Борхсениусы. Проводить в последний путь своего литературного недруга явился и критик Виктор Петрович Буренин. Но многие из тех, кто, казалось бы, должен был последним целованием почтить покойного, не явились. Почти не было редакторов газет и журналов, не было молодых писателей и писательниц, которым Лесков помогал. Суворина – и того не было. Зато за гробом тянулись никому не ведомые старики, старушки, бедные женщины с детьми – это, как выразилась Е. И. Борхсениус, на похороны пришли «его добрые дела»¹⁰²⁸.

Погода стояла солнечная, снег таял, на ветках кладбищенских кустов чирикали воробьи.

В вечный путь раба Божьего Николая снаряжали в кладбищенской церкви – без этого его, по существовавшим тогда законам, просто нельзя было бы похоронить. Но отпевали, как он и просил, при закрытом гробе.

К самому отпеванию приехал Владимир Соловьев.

Лескова погребли на Литераторских мостках Волкова кладбища, неподалеку от могилы Белинского. «На похоронах моих прошу никаких речей не говорить». Его послушали и в этом: всё свершалось в глубоком безмолвии. Ни речей, ни рыданий – только тихие вздохи, редкий женский всхлип.

В тишине словно бы крылось предсказание. Молчание окружило книги Лескова на долгие годы. Отчасти оно продолжается и до сих пор.

Непонимание прорастает сорняком сквозь затейливые, во многом до сих пор неразгаданные тексты; безмолвие висит в воздухе сырой густой тяжестью.

Не видно только смерти. Потому что смерти нет.

Глава десятая Начатки и кончатки

Блажен путь, воньже идеши днесь, душе, яко уготовася тебе место упокоения.

Последование погребения мирских человек

Прощение и труд

Андрей Николаевич остался наедине с отцовскими рукописями, черновиками, письмами. Стоило взять в руки плотный синий конверт, вынуть сложенный тонкий листок, исписанный знакомым круглым почерком, – и сразу же заслонял уши, закрывал лицо ладонями. Отец снова рокотал, неистовствовал, гневом пылали злые глаза:

«…С полной душою мерзости и отвращения извещаю тебя о твоих делах…»¹⁰²⁹