Лихое время. «Жизнь за Царя»

— Стой! Куда! — ухватил Шереметев его за повод коня. — Ты что, ополоумел?

— Отпусти! — прорычал Романов. — Там жена моя, сын с дочками! Отпусти — не доводи до греха!

Тучный Федор Иванович, добрых семь пудов весом, если нужда заставляла, мог прыгать, как молоденький козлик — не убоявшись оружия, прямо с седла кинулся на Романова, уронил того в снег и припечатал чревом. Иван Никитыч, хотя и был пуда на два полегче, вырывался так, что сумел скинуть с себя родича.

— А ну, хватай боярина! — заорал Шереметев, и на помощь господину ринулись его холопы.

Дворня Романова замешкалась в растерянности — не то идти на выручку господина, не то оставаться на месте. Но все же битые-перебитые жизнью мужики решили, что друг хозяина поступает правильно.

Усилиями четырех здоровых мужиков удалось утихомирить разбушевавшегося боярина.

— Ладно, отпустите, — простонал Романов, успокаиваясь.

Шереметев, убедившись, что к Ивану Никитычу вернулась способность здраво мыслить и соображать, отпустил руки и приказал:

— Поднимите боярина.

Романов, с трудом переводя дух, огляделся. Холопы мигом нашли улетевшую шапку и саблю и принялись отряхивать боярина от снега.

— Ну, слава те господи, охолодел, — выдохнул Шереметев с облегчением. — Ну, куда бы ты сейчас поскакал? Нас тут и всего-то семеро. Прискакали бы, как чумовые, а нас бы в единый залп сняли.

— Я бы на тебя глянул, коли бы твой терем жечь собрались, — сквозь зубы проговорил Иван Никитыч, забираясь в седло.

— Ну, прости, что не мой терем жгут, — хмыкнул Шереметев и, криво усмехнувшись, «утешил»: — Погоди, твой спалят, потом и за мой примутся! Ты, Иван, думай, что делать-то будем?

Федор Иванович обычно полагался на здравый смысл своего родича. Вот и теперь, когда вспышка улеглась, Иван Никитыч, немного подумав, сказал:

— Напрямую не полезем. Давай-ка в обход.

Двор, где стояли хоромы Ивана Романова, был изрядным. Как-никак, Романовы в первых боярах еще со времен Ивана Калиты, когда потомок итальянского рода Камбилов стал Андреем Кобылой! Строения, службы и амбары, обнесенные частоколом, занимали столько места, что хватило бы на целое село. Окружить весь романовский двор не смогло бы и войско!

Иван Никитыч вел маленький отряд какими-то закоулками-переулками, через которые едва-едва могли пройти лошади, пока не уперся в забор.

— Ага, туточки! — удовлетворенно сказал боярин, узрев только ему знакомое бревно. — Коней тут оставим!

Скинув тяжелую шубу, Романов, отодвинув бревно, первым полез в образовавшуюся щель, словно мальчишка за яблоками в соседский сад. За ним — Федор Шереметев, которому пришлось скидывать еще и кафтан, и холопы. Проникнув внутрь, вышли-таки к терему, из которого доносилась стрельба — защитники, засевшие в доме, время от времени палили по горящим воротам, а ляхи не шибко стремились атаковать.

Хозяин не стал входить с парадного крыльца. Обогнув терем, повел народ к маленькой двери.

— Тимошка, открывай, — выкрикнул Иван Никитыч, постучав в двери.

— Батюшка-боярин, да никак ты! — раздался старческий голос и скрип отодвигаемых запоров. — А мы уж не чаяли тебя в живых-то увидеть! Вот радость-то! — лепетал дед, обнимая хозяина.

— Ладно, дядька, ладно… — отстранил Романов старика и с беспокойством спросил: — Что тут творится-то?

— Так че творится-то! — заплакал дед. — Как ты уехал, так почти сразу ляхи пожаловали, в ворота ломились, тебя требовали. Семка-привратник их не пустил, так они его через окошечко застрелили, а ворота соломой обложили и подожгли. А матушка-боярыня приказала всем конюхам и мужикам дворовым пищали, что нашлись, в руки брать, да у окон становиться, чтобы в ляхов стрелять. Ну, мне-то старому уже и пищаль-то не поднять, дак я тут, у входа караулю.

— А детки где? А боярыня с княгиней? — спросил Иван Никитыч.

— Детки все в погреб отосланы, как боярыня Анна велела. А сама матушка наверху, в верхней светелке. Она вместе с матушкой-княгиней в ляхов стреляет, — сообщил старый холоп и укоризненно покачал головой: — Ты бы, батюшка, сказал бы им, что не бабье это дело из пищали-то палить. Что Даниил Иванович-то, князь Мезецкий, скажет, коли узнает?

— Ай да бабы! — заржал боярин Шереметев. — Ну, прям богатырши.

— Ноги уносить надо, — проворчал Иван Никитыч.

— Надо-то надо, только как? — хмыкнул Шереметев, отсмеявшись. — Через ту щель, в которую мы лезли, коней с возками не выведешь. Верховыми-то не повезешь. Да и сколько увезем, на семи конях?

— Хоть пешком, да надо уходить. Ни в тереме, ни на Москве нам делать нечего.

— Ну, зачем же пешком? — возразил Шереметев. — Щас парней отправлю — пущай ко мне едут, лошадей запрягают. Только бабам скажи, чтобы барахла много не брали — у меня только две кибитки остались. Дай бог, чтобы народ влез.

— Добро, — кивнул Иван Никитыч. — Ты иди, а я тут побуду.

Речь боярина прервал выстрел.

— Ну, вот — опять боярыня с княгинею палят! — задрал голову вверх старый холоп, словно надеялся что-то увидеть в низком бревенчатом потолке. — Иди, боярин-батюшка, настрожи боярыню.