Лиловый цветок гибискуса

— Это я не уследил за временем. Я виноват, — сказал Джаджа.

— Что вы там делали? Вы ели жертвенную пишу идолов? Осквернили христианские языки?

Я застыла. Не знала о том, что языки тоже могут быть христианскими.

— Нет, — ответил Джаджа.

Папа продолжал идти к брату. Теперь он говорил только на игбо. Я думала, он вцепится Джаджа в уши и будет дергать за них в такт своим словам, что он ударит Джаджа по лицу и его ладони издадут этот ужасный звук, будто тяжелая книга падает с верхней полки школьного шкафа. А потом протянет руку через стол и ударит меня по лицу так же просто, как берет солонку. Но вместо этого он сказал:

— Заканчивайте есть и отправляйтесь по своим комнатам молиться о прощении.

Он развернулся и затопал вниз по лестнице. Тишина, которую папа оставил после себя, была напряженной, но привычной, как старая колючая кофта, надетая ненастным утром.

— Ты не доела рис, — наконец заметил Джаджа.

Я кивнула и взяла в руки вилку. Потом услышала громкий голос отца на улице и снова отложила ее.

— Что он делает в моем доме? Что Аниквенва делает в моем доме? — нотки ярости в голосе папы заставили мои пальцы похолодеть. Мы с Джаджа бросились к окну, но, ничего не увидев, метнулись к террасе и застыли у колонн.

Отец стоял в палисаднике под апельсиновым деревом и кричал на морщинистого старика в белой футболке и накидке, повязанной вокруг талии. Рядом с папой переминались с ноги на ногу еще несколько мужчин.

— Что Аниквенва делает в моем доме? Что этот идолопоклонник здесь делает? Убирайся отсюда!

— Разве ты не знаешь, что я ровесник твоего отца, gbo? — спросил старик. Он поднял вверх палец, который должен был устремиться в лицо папе, но так и не добрался выше его груди. — Разве ты не знаешь, что я сосал грудь матери в то же время, когда твой отец сосал грудь своей?

— Вон из моего дома! — папа указал на ворота.

Двое мужчины медленно вывели Аниквенву со двора. Он не сопротивлялся, да и был слишком стар для этого. Но он продолжал оглядываться и бросать в папу словами.

— Ifukwa gi![44] Ты словно муха, слепо летящая за мертвым телом в могилу!

Я провожала глазами старика, идущего нетвердой походкой, пока он не скрылся за воротами.

Тетушка Ифеома пришла к нам вечером следующего дня. К этому времени апельсиновые деревья уже отбросили длинные кудрявые тени на фонтан в палисаднике. Я читала, когда смех тетушки — раскатистый, чем-то похожий на кудахтанье квочек — наполнил в гостиную. Я не слышала его уже два года, но узнала бы и через сто лет. Тетушка Ифеома была одного роста с папой и могла гордиться хорошей фигурой. Она двигалась как человек, который хорошо знает, куда и зачем направляется. И разговаривала тетушка так же, как ходила. И еще она словно старалась произнести как можно больше слов за самое короткое время.

— Добро пожаловать, тетушка, ппо, — сказала я, поднимаясь, чтобы ее обнять. Она крепко меня стиснула и прижала к мягкому телу. Широкие полы трапециевидного платья пахли лавандой.

— Камбили, kedu?[45] — на темном лице появилась широкая улыбка, обнажившая щербинку между передними зубами.

— У меня все хорошо, тетушка.

— Как же ты выросла. Только посмотрите! — она протянула руку и ущипнула меня за левую грудь. — А как быстро растут эти штучки!

Я отвела глаза и сделала глубокий вдох, чтобы не дать себе вздрогнуть. Я не знала, как реагировать на подобную игривость.

— А где Джаджа?

— Спит. У него разболелась голова.

— Болит голова за три дня до Рождества? Ну уж нет. Я разбужу его и исцелю от этого недуга, — рассмеялась тетушка Ифеома. — Мы приехали сюда еще до полудня. Мы выехали из Нсукка до восхода и добрались бы сюда еще раньше, не сломайся машина по дороге. Но это произошло возле Девятой мили, и, слава Богу, там сразу удалось найти механика.

— Спасибо Господу, — привычно проговорили я, затем, спустя несколько мгновений, спросила:

— Как поживают мои кузены?

Задать этот вопрос требовали законы вежливости, но мне было несколько странно спрашивать о кузенах, которых я почти не знала.

— Они скоро приедут. Сейчас они с дедушкой Ннукву, и он только начал рассказывать одну из своих историй. Ты же знаешь, как он любит это делать: если уж начал, его не остановить.

— Правда? — отозвалась я. Я не знала о том, что дедушку Ннукву не остановить. Я даже не знала, что он может рассказывать истории.

Вошла мама, неся в руках поднос, где на боку лежали бутылки с содовыми и солодовыми напитками. Сверху стояла тарелка с чинчин.

— Nwunye m[46], для кого все это? — спросила тетушка Ифеома.

— Для тебя и детей, — ответила мама. — Ты же сказала, что дети скоро придут, okwia?[47]

— Не надо было так беспокоиться, правда. По дороге мы купили okpa и только что его съели.

— Тогда я положу чинчин в пакетик, заберешь с собой, — кивнула мама. Она повернулась, собираясь выйти из комнаты. На ней была нарядная запашная юбка с желтым принтом и подходящая по цвету блуза с пышными рукавами, украшенными желтым кружевом.

— Nwunye т, — позвала тетушка Ифеома, и мама обернулась.