Липовый чай

Женщина подняла глаза, посмотрела на Павлу, окинула взглядом ее хозяйство, помедлила, улыбнулась неохотно:

— Здравствуй…

— Катеринушка, милая ты моя… — радовалась Павла. — Ой, здравствуй, ой, здравствуй!

— Торгуешь? — спросила Катерина.

— Да это так, — отмахнулась Павла, ей не терпелось узнать другое: — Как вы там? А ты-то что не на работе?

— Сметанки мне. В баночку, — сказала Катерина.

— Господи, да бери! — Павла ливанула сметану прямо из ведра, налила с верхом, через верх, заглядывала в лицо, тревожилась: — Бледная ты что-то? Нездоровится?

— Куда столько? — остановила ее Катерина. — Мне копеек на пятьдесят, больше не надо.

— Стыдно, Катя, какие копейки… — упрекнула Павла.

— На больничном я, — отозвалась наконец чем-то личным Катерина. — С желудком что-то.

— Ничего, поправишься, ничего, — уговаривала Павла. — Остальные-то как?

— Да так, по-старому… А ты и не заглянула к нам ни разу, Павла…

Это скорее не упрек, а объяснение тому, отчего Катерина так сдержана с подругой.

— Верно, Катюша… Все верно, Катюша… — Руки Павлы поправляли, передвигали товар, руки не могли найти места. — Боюсь я…

— Чего боишься? — не поняла Катерина.

— Заглядывать к вам боюсь…

Павла не смотрела на Катерину, смотрела куда-то в сторону.

— Новое дело! — усмехнулась Катерина. Но не отстраненно, как до этого, а уже дружески.

Прорвавшееся беспокойство Павлы сблизило их. Катерина присмотрелась к подруге внимательнее, спросила уже без иронии:

— Не ладится что?

— Да ладится, все ладится, все хорошо, все лучше некуда… А вот не так что-то. Слушай-ка… Давай сюда свою сметану, на вот тебе ведро. А я остальное…

Павла быстро все смела в корзину, пролезла под столом:

— Пошли!

Бабенка в веснушках долго провожала их взглядом, и лишь когда они скрылись из вида, спохватилась:

— Налетай-покупай!..

Все то же было в общежитии. Так же аккуратно заправлены четыре койки в комнате.

— Кто теперь на моей-то? — спросила Павла.

— Любаша Данилова, — ответила Катерина, крупно нарезая белый хлеб.

Базарные творог, сметана и масло стояли на столе, но почему-то казались здесь чужими. Павла подумала, что на большом деревенском столе все это выглядит лучше.

Катерина заваривала чай.

Павла сказала задумчиво:

— Жучка у нас есть… Собачонка ничейная. Ее приветишь, слово доброе скажешь, кусок дашь — только что не плачет от счастья, на брюхе ползает от благодарности… Жучка без хозяина не может, ей тошно одной, хоть плюгавенький, да хозяин…

— То собака… — неопределенно отозвалась Катерина. — Ей так природой сказано.

Павла покачала головой:

— Ой, Катюша, нет… Доброму-то слову кто не рад? Себя вспомни. Да у всякого бывало. Особо если припрет со всех сторон. И вдруг тебе кто-то — добро, хоть маленькое, хоть копеечное, а добро… Внутренность от благодарности переворачивается, жизнь бы в ту минуту отдала! Жучка, она не дура. Она от высоких чувств на животе ползет.

Катерина нахмурилась, отвернулась, посмотрела в окно:

— Матильда прошла… Чего-то не вовремя с работы явилась.

— В общежитие не перешла? — спросила Павла про Матильду.

— Да нет, квартира у нее… Не пойму я, Павла, к чему ты разговор свой ведешь.

— А думаешь — я знаю? — доверчиво улыбнулась Павла. — Плещется во мне что-то, сразу-то и не скажешь — что… Чувствую, стоит передо мной вроде стена, а что за стена такая — добраться не могу. Только с самого начала, как в деревне оказалась, об эту стену лбом стукаюсь. Все вроде хорошо-распрекрасно, и вдруг — тресь! Шишка…

— Детей-то не будет? — не глядя на Павлу, спросила Катерина.

— Матушка, да мне пятьдесят!

— В газете пишут — и в шестьдесят родила…

Павла покачала головой. Проговорила медленно, без обиды и жалобы:

— Поздно я семью завела, Катюша.

Катерина не выдержала нейтрального тона, гневно посмотрела на Павлу:

— Радоваться надо, а ты Лазаря тянешь!

— То-то и дело, что радости нет! — воскликнула Павла.

— Муж не нравится?

Павла вздохнула, налила чай Катерине, налила чай себе.

— Тебе сладкий? — спросила Павла. — Я-то все вприкуску — как после войны привыкла, так до сих пор…

Катерина помешивает чай ложечкой, а пить почему-то не пьет. Ожидает чего-то. Павла медлит:

— Кто же это подушечки-то так красиво вышил?

— Любаша все…

— Мастерица.

— И вяжет хорошо. Гляди, кофту мне какую придумала.

— Складно… В двадцать шесть осталась я вдовой. Сама себе и зам, и зав, и местный комитет. Лес валила, торф резала, вагоны грузила, судна из-под больных выносила — не перечтешь всего. Много, ох, много силы требовалось! — Павла невидяще смотрела в дальний угол комнаты. — С девчонкой-то одна-то… Ночи глухие, длинные… — Перевела взгляд на Катерину. — Но не так это отчаянно, если поймешь, что кроме как на себя надеяться не на кого. Ну, и рванешь через жизнь без оглядки! — И вдруг с усмешечкой к себе: — Как кляча через гору, лишь бы вывести… Гляди, сила во мне — во!

И опять задумчиво:

— Силу несчастье множит… И давно уж мне ничего не страшно.

Катерина молчала, поняв, что нужно молчать. Слушала, вникала. А Павла говорила: