Люблю тебя светло

На место прибыли под утро, остановились на краю, возле крыльца правления. В стороне, возле леса, одиноко мок большой дом без крыши, с заколоченными по бокам окнами. У правления их встретил парень на лошади — в просторном плаще, курносый, веселый.

— Вон там и жить будете, — показал он на дом.

За поляной начиналась улица, село называлось Остяцк, речка делила его надвое. За мостом дорога спадала и расширялась, и в низине блестели строения покрупнее, а над ними стеной вздымался лес.

Село еще только-только просыпалось, и отрадно было ловить зажигающийся свет, то здесь, то там голоса. Утро, деревня, как в книгах, чего еще не видел, но уже слышал, о чем читал, а теперь сам здесь, на земле, еще чужой и незнакомой. Издалека идет по грязи молодая женщина, невелика и толста, сама себе улыбается, и Мишка невольно задумывался о деревенских: как они поют, хохочут, любят парней. Объездчик слез с лошади и оказался до смешного мал и сам признался, что его и в армию не берут из-за роста.

— Чо, чо вы? — напал он на девчонок. — Работать, не куда-нибудь приехали. Отобедаете, в поле погоним.

— У-у-у! — разом заныли девчонки, потерявшие за дорогу городской лоск. — Мы устали.

— Наше дело маленькое — устали вы или еще чо. А если вам танцы закатить, небось сразу забудете и усталость ваша пройдет.

— А вы кто такой?

— Я? Я младший помощник старшего подметайлы.

— Ха-ха! У вас все такие остроумные? — немножко с претензией сказала Нина, чувствуя, что ее слушает Мишка.

— Все не все, а есть.

— Тогда еще ничего, правда, девочки?

— Ничего, — сказал парень. Звали его Коля. — Ничего, жить можно. Онька! — крикнул он девке, хлюпавшей по грязи от улицы, той самой, о которой только что думал Мишка. — Сходи председателя разбуди. Люди ждут. Черт знает как оно у них: когда не надо — они тут, когда надо — их с собаками не поймаешь. Где вот он? Сходи растолкай.

— Ты чо… — спокойно, не глядя, сказала девушка и распустила платок, повязалась снова. — Совсем уж, наверно… Со вчерашнего еще не отошел. Сходи ему Онька, тащись такую даль. Еще жена выгонит, не знаешь ее будто… Сам такой хороший, взял да и позвал, на лошади ж.

— Да и ты бы не прокисла. Вот, девушки, какие у нас люди. Не выспалась.

— Чо это я пойду! Пусть сами как знают.

— Тебя вчера Варька искала, — сказал он потише. — Где была?

— Дома была, где ж я была.

— Варька тебя искала, искала.

— Не ври. Сам, поди, искал.

— Ну, дак чо ж делать будем?

— А где председатель живет? — спросил Мишка.

— На краю.

— Пойдемте вместе, — предложил он Оньке.

Онька еще посудачила, потом пропустила Мишку вперед и пошла сзади, на кого-то ворча. От земли полз пар, в оградах мелькали заспанные бабы, и Онька перекрикивалась с каждой, не забывала подзадеть словцом. Солнце еще не возникло, но в чернеющем в конце улицы леске сквозило уже что-то утреннее, серое. В одном месте лужа разлилась до оград — не обойти. Мишка, цепляясь за жерди, перебрался вперед, а Онька не стала держаться, запускала сапоги по голяшки в воду и приговаривала: «Все равно уж теперь. Все равно чиститься».

Почти на всех подоконниках стояли комнатные цветы, в некоторых домах отсовывали занавески и с деревенской откровенностью всматривались в незнакомого, одновременно сообщая сидевшим в глубине, кто с кем идет. В одном окне занавесок не было совсем, свет еще не горел.

— Варь! — позвала Онька.

Тотчас во двор вынырнула из сеней женщина без платка и в простом коротеньком платьице, в калошах на босу ногу.

— Чо? — спросила она.

Мишка невольно изучал ее. Приметив чужого, она постыдилась своих голых до самых коленок ног, подергала платье. Губастая Онька точно показывала их друг другу.

— Чем занимаешься?

— Ничем, — ответила Варя. — Встала, холодно, печку растоплять неохота. Приехали помощнички?

— Вот же видишь, — кивнула Онька на Мишку. — Только слезли — уже спрашивают: «А клуб у вас есть?» Больно много не наработают.

Очень миловидна была Варя: сероглазая, простая. Онька казалась хуже, зато была бойка и смешлива, и Мишка подумал о ней нехорошее.

Они вели какой-то секретный разговор.

— Чо ж не пришла? — укоряла Онька.

— Сестра ж уехала в Северное. На месяц, а на кого я их брошу?

— Уложила бы, и все.

— Да-а, потом сиди и болей душой.

— Мне чо-то сказать тебе надо.

— Чо такое?

— После уж.

— После забудешь.

— Напомнишь.

— Ну идите, а то я замерзла. Придется топить, ой, трясет всю.

Теперь Мишка шел сзади. Подтягивая пальцами юбку, Онька широко выставляла ноги, вся нагибаясь вперед, тяжело шлепая сапогами. Он представил ее в компании, за столом, когда собираются все свои, — как она пьет наравне с мужиками и после во всю мочь затевает простонародные песни, так что на шее вспухают синие жилы.

От председателя Онька повела его к себе. Оказалось, что дом ее чуть наискосок от Вариного. В первой комнате были печь, кровать возле двери и стол у окна; в другой, попросторней, с окнами на огород, высоко и мягко стояла другая кровать с пухлыми подушками у спинок. На стене висели плакат и фотокарточки в рамках — на одной карточке она, неестественно напряженная, в блузке и подкрашенная, с испуганным желанием выйти красивой.