Любовь, только любовь

Мужская фигура возникла между ней и певицей. Это был высокий бледный человек, такой белолицый, будто кожа его обесцветилась от долгого пребывания под водой. Однажды, много лет назад, Катрин видела утопленника, вытащенного из Оша. Незнакомец, появившийся перед ней, выглядел так же, и это впечатление усиливали тусклые зеленоватые глаза. Тяжелые, опущенные, как у черепахи, веки прикрывали эти внушающие тревогу и страх глаза. Короткая, просторная, мышиного цвета одежда болталась вокруг его костлявого тела, на котором кожа висела, будто сырая тряпка. Его замедленные жесты лунатика усиливали впечатление призрака.

— Кто это? спросил он, указывая белым костлявым. пальцем на Катрин.

Внешность Диманша-Мясника ненамного выиграла от света свечи, которая осветила лицо в оспинах и красный рубец от клейма палача на щеке.

— Дикая козочка, которую мы нашли на улице. Она говорит, что хочет видеть тебя. Жако, — ответил он. Длинные извилистые бесцветные губы Короля Ракушек вытянулись еще больше в гримасу, которую можно было бы назвать улыбкой. Он потрепал Катрин за подбородок.

— Хорошенькая! — одобрительно воскликнул он. — Неужели моя репутация сердцееда привела тебя сюда, моя прелесть?

— Нет, — ответила Катрин твердо. Постепенно выдержка и спокойствие вернулись к ней. — Я здесь потому, что мне нужно увидеть Барнаби. Он сказал, что если он мне когда-нибудь понадобится, то я смогу найти его у тебя. А он мне сейчас нужен!

Неприятный блеск, на мгновение появившийся в глазах Жако, погас, как только опустились его тяжелые веки. Безобразный, скрюченный маленький Жеан-Толстосум, сняв рваную фетровую шляпу и поправив рыжие спутанные волосы, бросил быстрый взгляд на Катрин.

— Теперь я знаю, кто ты… Ты племянница этого осла Матье Готрэна, прекрасная Катрин… чистейшая девственница во всей Бургундии! Теперь я не жалею, что ты выскользнула из моих рук, потому что ты предназначена для более великого человека, чем я. Если бы я тронул тебя, я рисковал бы шеей…

Выразительный жест сопровождал последние слова маленького человечка. Катрин с удивлением отметила, что несмотря на нервный тик, который исказил его лицо, оно имело тонкие черты и красивые глаза.

— Рисковал шеей? — спросила она с неподдельным удивлением. — Почему?

— Потому, что герцог хочет оставить тебя для себя, и ты будешь принадлежать ему. И все же, хотя это и ясно, как божий день, надо было мне, пожалуй, уступить своим желаниям. Сначала ты, потом виселица! Чудесный способ укоротить жизнь! Но ты, право, стоишь того!

Жако де ла-Мер счел, что разговор затягивается. Его рука медленно опустилась на плечо Катрин.

— Если ты хочешь увидеть Барнаби, поднимись по лестнице. Он на чердаке, на самом верху дома. Лежит в постели после падения на Гентской дороге три дня назад. Тебе будет нелегко с ним говорить, так как он, должно быть, мертвецки пьян. Вино — единственное лекарство, в которое он верит.

Следуя указанию руки хозяина дома, Катрин стала подниматься по лестнице. Проходя мимо Сары, она задела цыганку своим платьем, но глаза той были закрыты, и она пела. Исторгая песню из глубин сердца, погрузившись в свои внутренний мир, за тысячи миль от воровского притона.

Чердак был закрыт шаткой дверью из грубых досок. Сквозь нее пробивался свет свечей. Катрин без труда открыла дверь: достаточно было просто толкнуть ее, — но проем был настолько низким, что нужно было согнуться почти вдвое, чтобы пройти. Она очутилась в темной, без окон комнате под круглыми скатами крыши. Соломенный тюфяк был брошен под массивной балкой, и на нем лежал Барнаби. Рядом с ним стоял кувшин с вином, в оловянной плошке трещала неприятно пахнущая сальная свеча. Лицо Барнаби раскраснелось, но он не был пьян. С удивлением он смотрел на Катрин.

— Ты? Что ты здесь делаешь… моя голубка? И в такое время ночи?

Он приподнялся и целомудренно натянул рваную рубашку на грудь, покрытую седыми волосами.

— Барнаби, мне нужна твоя помощь, поэтому я и нашла тебя, как ты мне велел, — сказала Катрин, садясь в ногах Барнаби на матрац, сквозь дыры которого торчала солома. — Ты ранен? — спросила она, глядя на грязную повязку у него на лбу, запачканную бальзамом и пятнами крови.

Он безразлично пожал плечами.

— Пустяки. Один грубиян стукнул меня лопатой, потому что я хотел пересчитать его сбережения. Уже почти зажило.

— Ты никогда не изменишься! — воскликнула со вздохом Катрин. Она не возмутилась и не удивилась признанию. Возможно, веселый блеск в глазах друга делал все его слова вполне безобидными и даже забавными. Для Катрин не имело значения то, что Барнаби был вором, если не сказать хуже. Он был ее другом, и это главное. Он мог делать все, что заблагорассудится. Однако, чтобы успокоить свою совесть, она попыталась предостеречь его:

— Если ты не будешь осторожным, то однажды попадешь с петлей на шее на Моримон к мэтру Бленьи.

Беззаботно махнув рукой, Барнаби отогнал эту неприятную картину. Он сделал большой глоток вина, поставил кувшин, вытер рот рукавом и поуютнее зарылся в свое тряпье.