Люди и атомы

Чтобы убедиться в том, что доклад будет напечатан в самом скором времени, Ган позвонил директору издательства, доктору Паулю Розбауду, своему личному другу. Доктор заверил его, что статья появится в выпуске от 6 января 1939 г. Этот срок был значительно короче срока, обычного для научных публикаций, но для Гана он показался бесконечным. Ведь за эти две недели Ирен Жолио-Кюри в любой день могла перехватить великий приз из его рук!

Прежде чем рассказать о своем изумительном открытии кому бы то ни было, Ган написал Лизе Мейтнер в Стокгольм, подробно сообщая ей о своих экспериментах и невероятных результатах, с которыми столкнулись он и Штрассман. С волнением он ждал ее ответа — ведь она была одним из ведущих физиков мира, наблюдательным аналитиком и острым критиком. Сочтет ли Лиза его выводы смешными, как они казались им самим сначала? Обнаружит ли какие-то серьезные ошибки в методе, которые он просмотрел? Пострадает ли его репутация химика, которая создавалась в течение многих лет?

Письмо Гана застало Лизу Мейтнер в отеле в маленьком городке Кунгельв — небольшом курортном местечке около Гетеборга, почти безлюдном в зимнее время, куда она приехала навестить своих друзей на рождественские каникулы. Вместе с нею был ее племянник, Отто Р. Фриш, который хотел провести с тетушкой ее первые каникулы в эмиграции и заодно серьезно поговорить с ней о будущих своих работах. Но судьба решила иначе.

Новости, полученные от Гана, были равносильны атомному взрыву в мозгу Лизы Мейтнер. Она перечитала письмо несколько раз, и чем больше его читала, тем фантастичнее оно казалось. Действительно, здесь имела место аномалия: две науки противоречили друг другу — химики открыли факты, которые, как уверяли физики, противоречили природе. Однако за долгие годы совместной работы Лиза Мейтнер знала Гана как серьезного химика и почти полностью исключала возможность ошибки в скрупулезных опытах своих коллег. Если наблюдения Гана и Штрассмана верны, это могло лишь означать, что новое революционное открытие снова было сделано се- рендипно.

Природа нового явления потрясла Лизу Мейтнер. Она знала, что барий может появиться лишь при расщеплении ядра атома урана, состоящего из 92 положительных атомных единиц (протонов), на два более легких элемента, состоящих из 56 и 36 положительных частиц, что соответствует барию и инертному газу — криптону. Но все известные законы физики утверждали, что такое космическое расщепление противоречит основному закону природы. Если же такое расщепление произошло, то этот закон должен быть коренным образом изменен.

Мейтнер была довольна присутствием племянника Отто, молодого физика со свежим умом,— вдвоем они обязательно найдут ответ на эту загадку. Лиза чувствовала, что в барии скрыта одна из величайших тайн природы, послание от святая святых космоса. Само провидение послало ей племянника, чтобы помочь истолковать это послание.

Однако, к полному ее смятению, когда она рассказала племяннику о том, что обнаружил Ган, он отказался слушать. «Невероятно!»,— воскликнул он. Обсуждать нечто невозможное было пустой тратой времени. Он хотел обсуждать только свой собственный проект — ведь это одна из главных причин его визита.

Когда тетушка стала настаивать, он предложил ей прогуляться. Небольшой моцион и немного воздуха, подумал он,— это все, что нужно, чтобы привести ее в чувство. Поэтому они отправились на прогулку: она пешком, а он на лыжах. Должно быть, это было странное зрелище: крохотная шестидесятилетная старушка, плетущаяся через большие заснеженные поля, рядом с тридцатичетырехлетним мужчиной; она — оживленная, жестикулирующая, очевидно, отчаянно старающаяся разъяснить свою точку зрения, он — безразличный, поглощенный своими мыслями, иногда покачивающий с недоверием головой. Если ей и удалось пробить брешь в его укоренившихся взглядах, то этого не было заметно, когда они вернулись в гостиницу.

Но весомые аргументы, выдвинутые гибким умом его тетушки, наконец сумели преодолеть сопротивление Отто. В последующие дни в провинциальной гостинице проходили оживленные дискуссии, в результате которых появилась новая величественная концепция.

«Ей потребовалось довольно много усилий, чтобы заставить меня слушать,— вспоминал он через пятнадцать лет,— но, в конце концов, мы начали спорить о природе открытия, сделанного Ганом, и постепенно поняли, что распад ядра урана на две почти равные части — процесс, совершенно отличный от распада ядра радия, и его надо рассматривать совсем по-иному».

Это не было похоже, продолжал он, на распад ядра радия путем испускания одного ядра гелия за две тысячи лет, «а скорее постепенная деформация уранового ядра, его удлинение, появление талии и, наконец, деление на две половины... Самой поразительной чертой этой новой формы ядерной реакции было высвобождение огромной энергии».