Ложные надежды

Глеб упражняется в остроумии, и после третьей его шутки становится понятно, что цель этого импровизированного марафона юмора — разрядить обстановку, отчего-то сгущающуюся грозовыми тучами в тот же момент, как мы замолкаем. Разговор не клеится, фразы обрываются на середине, суть ускользает юркой ящерицей, вильнувшей зелёным хвостом перед своим побегом.

Я и сама отвечаю невпопад, мысленно возвращаясь к прерванному недавно разговору. И сверлю, сверлю пронзительным взглядом самодовольное лицо Измайлова, предпочитающего моё внимание будто не замечать, и правильно. Потому что постоянно вскипающая внутри меня злость, такая непривычная, нездоровая и неконтролируемая, на самом деле предназначена совсем другому человеку.

Внезапный звонок заставляет его напрячься и выбежать на улицу, а мы с Викой молча наблюдаем сквозь огромное окно, как он нервно расхаживает взад-вперёд, выкуривает две сигареты подряд и раздражённо ковыряет ботинком рыхлый снег, продолжая выслушивать что-то по телефону. И в сердце противно так ёкает от волнения, но я убеждаю себя, что это нормально — переживать, если на работе вдруг проблемы.

А весь этот сраный проект, придуманный Зайцевым, для меня просто работа.

— Извините, но мне нужно срочно уехать, — разводит руками Измайлов, вернувшийся с мороза в наигранно-отличном расположении духа. Наши взгляды встречаются всего на миг, но ему оказывается достаточно и этого: один уголок губ дёргается вверх, оценив степень переживаний, высветившихся на моём лице огромным табло с неоновыми буквами.

Ненавижу себя особенно остро, потому что ещё несколько минут не могу успокоиться и перестать думать о том, что не должно меня касаться. Сегодня у меня выходной, но если бы возник форс-мажор, то Рома бы уже сообщил, а на любые возможные личные проблемы Кирилла мне вообще плевать.

На попытки покушения, разборки и всё остальное дерьмо, про которое невзначай упомянул Глеб. Осталось только найти нормальное объяснение тому, почему тогда мой пульс отбивает полторы сотни ударов в минуту.

— Маш, как там у тебя с Ромой?

— Всё нормально. Терпимо. Он милый.

Делаю несколько глубоких вдохов и наконец прихожу в себя, поздно соображая, какую умопомрачительно хреновую формулировку дала своим бутафорским отношениям. Никеева тоже это понимает и хмыкает, очень усердно изображая размешивание ложкой сахара, который она никогда не добавляет в чай.

— Слушай, вы с Глебом сегодня очень странные. Ты хоть сама замечала, что с тех самых пор, как ты с Ромой начала встречаться, ваше общение почти свелось к нулю? И у него каждый раз находится какой-нибудь предлог, чтобы поскорее сбежать. Скажешь, что это никак не связано с тобой?

Мне хочется зажмуриться и выбежать на улицу, чтобы позволить морозному воздуху нагло потрепать меня за щёки, как дальнему назойливому родственнику. Конечно, все эти странности связаны со мной: теперь мы с Глебом видимся по три-четыре раза в неделю и возможностей поговорить у нас стало больше, чем нейтральных тем для разговора. И пусть со мной и Ромкой он всегда держится наравне, шутит и ведёт себя совсем не как начальник, у меня всё равно больше не получается общаться с ним так, словно мы хорошие приятели. Отныне для меня он — часть работы, а заодно и троянский конь, исподтишка засланный Кириллом.

— Ему не понравилось высказанное мной мнение касаемо его личной жизни. Ты же знаешь, как со мной это бывает: ляпнула правду, не подумав, и обидела его, — сочиняю ложь, отхлёбывая остатки кофе с осевшим на самое дно сиропом. Скулы сводит то ли от приторной сладости, то ли от попытки изобразить улыбку. — Вик, что у тебя случилось?

— Решила, что пора повзрослеть, — мнётся она и снова теребит пальцами шоколадные пряди, — мой бунт против условностей этого мира и предрассудков окончен. Суровая реальность всё же победила.

— А у этой суровой реальности есть имя? — спрашиваю наугад, вспоминая свой побег в Москву и коротко остриженные на эмоциях волосы. Уж если даже такому чёрствому сухарю, как я, оказались не чужды банальные импульсивные выходки, то что говорить о Вике, которая в моих глазах до сих пор выглядела как девочка-гимназистка с двумя милыми косами, охотно позирующая для фотографии на торжественной школьной линейке и ещё не догадывающаяся о том, что спустя пару месяцев она потеряет любимого дедушку, по наивности так и не оформленную им в собственность родную квартиру и свой прежний интеллигентно-образцовый образ жизни.

Она прикусывает нижнюю губу, отводит взгляд в сторону и раздумывает. А потом шумно выдыхает и скороговоркой выпаливает:

— Илья Сергеевич.

Оторопь проходит очень быстро, но вопросы до сих пор хаотично движутся в моих мыслях, не желая выстраиваться в логично связанную последовательность.

— Лирицкий? — переспрашиваю, не скрывая своего удивления в духе дешёвых бульварных романов, а на самом деле как могу тяну время, чтобы успеть прийти в себя и сосредоточиться.

Она кивает в ответ.