Лужайки, где пляшут скворечники

Она и Тём неторопливо пошли вдоль забора. Тропинка была узкая, Тём сошел с нее. Сорняки хватали его за ноги, но он терпел, чтобы идти рядом с Ниткой. А ее беспокоило все то же:

— Думаешь, этот «писатель» умываться пошел? Опять ус-вистал куда-нибудь… Если бы он свои фантазии в нормальных местах сочинял, где все дети! А то ведь заберется в самую глушь и мечтает там. А потом — брык на бок и засыпает. Сразу! Такое у него свойство. И не докричишься… Его и Кеем назвали поэтому…

— Почему?

— Потому что он как тот Кей, который удрал со Снежной королевой. Надо обойти полземли, чтобы отыскать его…

— Тогда почему тебя не зовут Гердой?

— Пробовали. Но я… выпустила все когти. Я это имя терпеть не могу. Оно какое-то… «г-р», «г-р», будто камни во рту перекатываются.

— Анита лучше, — согласился Тём. Набрался смелости и добавил: — Даже «Нитка» и то лучше.

— Анита — испанское имя. Моя мама была на четверть испанка. По своему дедушке.

«Была… — отдалось в Теме. — Была?!»

Нет, не отдалось. Это он сказал. Шепотом. И сразу испугался.

Нитка отозвалась тихо и просто:

— Ну да. Мама умерла в позапрошлом году. От сердца.

— Нитка… ты меня прости.

— Господи, да чего ты такого сказал? Спросил только…

Они вышли еще на одну лужайку — позади домика, где обитал малышовый отряд. Фанерное строение аж выгибалось наружу от веселого гвалта. Но на лужайке никого не было. На перекладине между столбом и высокой березой висели качели — широкая доска на канатах. Тём и Нитка поглядели друг на друга и… сели рядом на доску.

Качнулись.

— Кей, наверно, ждет тебя с чистой рубашкой, — осторожно напомнил Тём. Для очистки совести. А чтобы Нитка ушла, ему не хотелось.

И она не ушла.

— Никого он не ждет. Я же говорю: наверняка удрал. Он не терпит вот такого… коллективизма. — Она кивнула на домик. — Перед ужином опять придется искать.

— Ты… так и нянчишься с ним два года? Вместо мамы…

— Ох… скорей бы в школу. Может, поумнеет…

«А может, наоборот», — подумал Артем, у которого к школе было особое отношение. Но сказать это не решился.

Он не знал, как продолжить разговор. Сильно согнулся, стал чесать щиколотки. Искоса глянул на Нитку. Она пыталась дотянуться сандалеткой до валявшегося в траве красного мячика. Нога Нитки была в загаре, словно в длинном коричневом чулке. А между загаром и разлохмаченной джинсовой кромкой открылась полоска светлой кожи. На ней краснела длинная царапина — свежая, припухшая. Артем пожалел Нитку за эту болезненную царапину и тут же отвел глаза. А то перехватит Нитка его взгляд, подумает что-нибудь…

Он выпрямился. Они опять покачались. При каждом качании Ниткины волосы легко подымались над плечами. Она вдруг спросила:

— Ты о чем думаешь?

И тогда Тём, ужасаясь своей смелости, сказал:

— Я думаю… обычно у всех, у кого волосы черные, они прямые, гладкие и… тяжелые какие-то. А у тебя летучие, как паутина.

— Это я в маму.

Тём обрадовался, что знает теперь, о чем говорить:

— А Кей? Он в кого такой? В отца? — И тут же прикусил язык! Болван! А что, если отца тоже нет?

Своего-то отца он не видал, не слыхал. Мама говорить про него не любила: «Это был случайный в нашей жизни человек. Он не захотел про тебя знать. И куда-то исчез раньше, чем ты появился на свет… Тёмчик, разве нам плохо вдвоем?»

Ему было неплохо с мамой. Но у Нитки-то и у Кея — все по-другому!

Нитка сказала со вздохом:

— Нет, отец у нас не светловолосый. Он… коричневый такой и с веснушками. А Кей — сам по себе, ни на кого не похожий.

— А он… — чуть не задал новый вопрос Тём. И опять примолк.

Нитка в очередном качании толкнула наконец мячик. И усмехнулась:

— Я знаю, ты хотел спросить, не привел ли отец Кею и мне мачеху.

Кей затеплел ушами. Глядя перед собой, Нитка сказала как-то отрешенно:

— Он не раз приводил. Толку-то… Поживут, поскандалят, и она уходит. Лучше бы никого не было… Лучше бы деньги на хозяйство давал, а то лишь пиво да приятели на уме…

«Вот она какая у них жизнь!»

Что тут скажешь?

И чтобы хоть как-то сравниться с Ниткой в семейном неблагополучии, Тём сумрачно признался:

— А я папашу своего никогда не видел. Он подался в бега, когда узнал, что я должен родиться.

— Может, и к лучшему, — так же сумрачно отозвалась Нитка.

— Может быть…

Они покачались еще. Потом Нитка прыгнула с доски, небрежно бросила: «Пока», и пошла прочь, будто вмиг забыла про Тёма… Но нет, шагов через десять все же оглянулась. Быстро так, почти незаметно.

3

До ужина Тём ходил в сладковато-тревожном раздумье. Был ли этот разговор с Ниткой совсем случайный или… протянулась между ними какая-то паутинка? Хотя — какая? Зачем он Нитке?

Тём не обольщался по поводу своей личности. Понимал: и характер, и внешность не такие, чтобы нравиться девчонкам. Да не очень это и огорчало Тёма в его двенадцать с половиной лет. Хуже другое: не было друзей и среди мальчишек. Не принимали его всерьез. Видимо, был он в глазах пацанов типичный «ботаник». То есть книгочей-зубрильщик и всегда послушный маме ребенок.

А ведь это не так!