Маклай-тамо рус. Миклухо-Маклай

Оба они в ту пору, имея недолгий жизненный опыт, предпочитали ссылаться на мыслителей, которые были им по душе, и главным образом на Канта и Шопенгауэра. Но уже тогда у Николая Миклухо-Маклая сложилось не вполне благоприятное мнение о современном «прогрессивном» европейском обществе. Мещёрский возражал:

— Положим, у современного культурного общества имеются свои недостатки, и немалые, с этим спорить не приходится. Оно ещё слишком далеко от идеала, который рисует наше воображение. Но оно столь же далеко от того первобытного состояния, когда люди ещё не научились укрощать свои звериные инстинкты.

— Что мы знаем об этом первобытном состоянии?

— Теперь уже кое-что знаем. Ещё совсем недавно все верили, будто Бог сотворил человека совершенным и безгрешным. Но теперь научно доказано, что происходило постепенное очеловечивание обезьяны, и не было никакого первозданного рая.

— А что дурного в обществе обезьян? Разве они устраивают кровавые войны между собой? Разве совершают чудовищные преступления? Разве они бывают такими гнусными и пошлыми, как люди?

— Я не спорю, люди слишком часто употребляют свой разум с целями низменными, преступными, недобрыми...

— А ещё чаще не пользуются разумом вовсе.

— Согласен. Однако не будем забывать, что линия прогресса вычерчивается по вершинам, достигнутым человечеством. Нам посчастливилось жить в век науки и свободных интеллектуальных исканий. А что было в Средние века? Ум человеческий был скован религиозными догмами. Но вера, основанная на чуде, откровении и авторитете, стала отступать при свете, помнишь, как у Шопенгауэра, астрономии, геологии, естествознания, истории, науковедения. Религия уступает место философии.

— Возможно. Только почему Шопенгауэр считал, что наш мир — худший из всех возможных миров?

— Не знаю. Вероятно, это было сказано в полемике. Или он решил афористично опровергнуть мысль, которую постоянно и невпопад твердил вольтеровский Панглос: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров». Если вы помните, её осмеял Вольтер не только в «Кандиде», но и в поэме о гибели Лиссабона...

— Друг мой, не убивайте меня своей эрудицией!

— Я только хотел сказать, что даже в весьма несовершенном мире, а наш, безусловно, такой, могут постепенно идти улучшения. Например, научные открытия, изобретения. Вы же этого не станете отрицать?

— Не стану.

— Вы говорите таким тоном, будто просто не желаете дискутировать, хотя имеете какие-то аргументы против.

— Пожалуй и так. Усовершенствования определённо происходят. Но относятся ли они к духовному миру человека? Очень сомневаюсь.

— Ну тогда, мой дорогой друг, вам следовало бы изменить род своих занятий и спешно отправиться куда-нибудь на край света, чтобы застать последних дикарей в их первобытной невинности и заглянуть поглубже в их дремучие души.

— А почему бы и нет?

Не тогда ли впервые у него возникла мысль об изучении представителей диких племён, наиболее низкого культурного уровня? В тот момент они оба восприняли эти слова как шутку. У них не было денег даже на запланированное путешествие по Альпам, хотя эта горная страна была совсем рядом. Что уж говорить о посещении бушменов, папуасов или аборигенов центральных областей Австралии? С таким же успехом можно было бы мечтать о полёте на Луну.

И всё-таки слова Миклухо-Маклая были обронены им не случайно. Помнится, когда он впервые препарировал мозг человека, предварительно осторожно распилив черепную коробку, никак не мог себе представить, что это и есть вместилище человеческого интеллекта или даже — души. Имеются ли какие-нибудь существенные различия между мозгом гения и бездарного обывателя? Или между мозгом дикаря и цивилизованного человека? Способствует ли культура усложнению рельефа коры извилин головного мозга? Увеличению мозговой массы? А если нет, то почему же тогда у человека мозг значительно крупнее и резче испещрён извилинами, чем у обезьян?

С наивностью и непосредственностью юноши он предполагал, что, штудируя учебники, слушая лекции профессоров, углубляясь в солидные монографии, можно будет получить ответы на подобные вопросы. Увы, чем более расширялся объем знаний, тем отчётливей молодой человек сознавал, что область незнания не уменьшается, а, напротив, увеличивается. Только ограниченный ум может удовлетвориться тем, что удалось познать.

Милейший князь Александр Мещёрский был превосходным собеседником и надёжным другом. И всё-таки долгие беседы даже с ним начинали не то чтобы утомлять или раздражать, но прежде всего мешать ходу собственной мысли. В разговоре требуется постоянно следить, чтобы не обидеть собеседника резким выпадом, не огорчить своей эрудицией или сообразительностью. А то начинается спор, в котором при столкновении мнений более всего страдает истина. Её сдавливают две противоборствующие стороны.

Миклухо-Маклай со временем пришёл к заключению, что в полемике рождается не истина, а взаимная неприязнь.