Малая Бронная

Тепло. Печурка у них отличная, железная, обложена кирпичом, и трубы длинные.

Мать встала, дочь схватилась за нее, обе заплакали.

— Я сейчас, — и стала надевать ушанку, одной рукой обнимая свою Людочку.

— Я сегодня одна поработаю. — И Аля чуть не бегом бросилась к дверям.

Именно в этот день Аля обнаружила первое нарушение. Женщина уехала, карточки сдала, а документа о сдаче их не было. Хорошо ли сомневаться в людях? Точнее, надо ли всегда сомневаться? Хлеб на три дня, это буханка. За буханку… вырыли могилу маме. У домоуправши непоправимое горе. Что же делать? Придется выяснять. Но не сегодня. Трудно, оказывается, быть юристом. Теория учит: верить надо только доказательствам, но… Как бы это поточнее вспомнить? Но руководствуясь своим правосознанием. И она отложила документы до завтра.

Люди шли плохо, все прошлые дни за ними бегала домоуправша, объявление о проверке карточек игнорировалось, а может, на него просто не обращали внимания. Без дела Аля прямо закоченела и домой бежала, крепко постукивая ногами. На Малой Бронной ей навстречу выехала полуторка. Странная какая… За водительской кабиной прижато что-то вроде толстой трубы, из нее дымок, сизоватый, веселый. Шофер обрадованно махнул Але рукой, видно, надоели пустые улицы. В кузове погромыхивало, будто там деревяшки навалены. А что, наверное, чурками топится это самовароподобное устройство. Как оно так получалось, но машина катилась в нужном направлении и молоденький шофер смотрел весело.

Из первого номера вышла Мачаня, такая строгая, молчит.

— Что случилось? — невольно вырвалось у Али.

— Егорушка уехал на фронт.

— У него же рана не закрылась!

— Ах, милочка, тебе следовало его удержать.

— Как?

— Замуж выйти.

Вот они Горькины предложения и шуточки о девочке с комнатой.

— Мы ни о чем таком никогда… — стала почему-то оправдываться Аля, сердясь на себя за это.

— А надо бы, — прервала ее Мачаня. — Эгоизм не лучшее из украшений. Но ничего, я воспитала сына правильно, он оправдает свое имя. — И посеменила за ворота.

Имя. Имя… Егор. А-а, Георгий Победоносец. Ха-ха… Ну и Мачаня…

Дома, разжигая керосинку, Аля недоумевала: с чего Горька вдруг сорвался? Вечером накануне встретил ее у Садовой. Она задержалась с Лизой, поговорили о своих ЖЭКах. Лиза пришла явно из-за Горьки. Но тот вдруг исчез, Аля добиралась до ворот в полной темноте, а из них навстречу солдат. Аля отступила. Такой большой и молчит… Он как загогочет:

— Вот и я!

— Ты же вызвался меня проводить до дому, а сам куда делся? А если бы напали диверсанты? — подначивала она «кавалера».

— Хотел удивить, а она… Я дорогу просматривал, нападение исключено.

На том и расстались. Нелепый парень, куда его понесло? Всю жизнь он искал перемен. Тыл — фронт… перемена? Ему в детстве завидовали: живет то у матери, то у деда или у отца с мачехой. Но частенько случалось, что этот трехдомный целыми днями пасся у мамы возле Али и Игоря. Видать, никому из своих он не был нужен по-настоящему. Отменное здоровье порождало энергию, а направить ее в Горьке было некому. Как-то раз, пацаненком, он уговорил Алю «переделать» новое мамино платье:

— Я в кино видел на одной красавице, платье и шляпа, во! — и поднял большой палец.

Вместе с Игорем они трудились добрый час, пока не изрезали подол черного крепдешинового платья в бахрому. Получилось ровно, Горька похвалил. Увидев испорченное платье, мама спросила, что это значит. А узнав о причине «украшения» платья, засмеялась. И сама отвела Горьку к его маме. Вернувшись, сказала:

— Его мамочка дама с изюминкой.

Тогда Аля при встречах стала искать на лице матери Горьки изюминку. Не нашла…

Может, Горька удрал от своей мамаши? Допекла заботами? Или он ей, как в детстве, мешал? Натка уехала, Люську сдала, только стала подумывать о покое, а тут сын поселился явно надолго. Вечно у Горьки осложнения: то мать с отцом развелись, то его из школы хотели выгнать, то дед вдруг женился, потом сам Горька сбегал из всех трех домов… Ну, где он теперь? И ведь ни за что не напишет. Себя Аля виноватой не чувствовала, а вот жаль этого здоровяка-пустозвона.

40

В этот вечер Аля вернулась продрогшей, голодной и расстроенной: так и не смогла выяснить у домоуправши, где карточки на тот злополучный килограмм хлеба. Женщина была подавлена горем, с трудом отрывалась от собственных мыслей и, казалось, не вполне понимала, что ей говорят.

Только Аля вошла в свой второй номер, а из темной кухни недовольный бас Дениса:

— Кто пришел?

Аля пригласила его к себе. Он ворчал:

— Заехал на несколько часов, и никого…

Керосина не было, и Аля вздохнула огорченно:

— Чаю бы согрела, да не на чем.

— А мы чем погорячее согреемся, с градусами, — повеселел Денис, раскрывая свой чемодан. — Где моя Маша?

— Работает в передвижной бане-прачечной, ездит по прифронтовой полосе, прямо как военнообязанная.

— Нужнейшее дело, а что ездит, опасно, конечно, но жива-здорова, теперь большего и не спросишь.

Был Денис все такой же кряжистый, обветренный, несуетливый. Достал из чемодана какие-то свертки, развернул один. Шаль, теплая, белая. Встряхнул против лампочки, стал виден красивый узор.