Маленькие женщины

Великий Бергман редко хвалил своих учеников, так что эти его слова наполнили душу Ната гордостью и радостью, и он трудился еще прилежнее, чем прежде, чтобы исполнить пророчество учителя. Он думал, что большего счастья, чем поездка в Англию, быть не может, но обрадовался еще больше, когда в начале июня в Лейпциг ненадолго заехали Франц и Эмиль и привезли всевозможные радостные известия, добрые пожелания и подарки для одинокого юноши, который, снова увидев старых товарищей, был готов броситься им на шею и заплакать, словно девочка. Как рад он был, что его нашли в маленькой комнатке, занятого работой, а не прожигающего жизнь на взятые в долг деньги! С какой гордостью рассказал он им о своих планах и заверил, что у него нет долгов, а потом слушал, как они хвалили его за успехи в музыке, с уважением отзывались о его экономности и упорстве, с которым он вел новую, добродетельную жизнь! Какое облегчение испытал он, когда, узнав о его проступках, они только посмеялись и признались, что в их жизни было нечто подобное и они тоже стали умнее благодаря приобретенному опыту! В конце июня он собирался приехать в Гамбург на свадьбу Франца, а позднее присоединиться к оркестру в Лондоне. Франц настоял на том, чтобы заказать для него новый костюм, и он не смог отказаться, так как ему предстояло быть шафером. А получив примерно в это же время чек из дома, он почувствовал себя настоящим миллионером – и к тому же счастливым миллионером, поскольку чек сопровождался добрыми письмами, в которых все радовались его успеху, и он уже не сомневался, что честно заработал эти деньги и ждал веселого праздника с нетерпением мальчишки.

Тем временем Дэн тоже считал дни и недели до августа, когда ему предстояло освободиться. Его не ждали ни свадебные колокола, ни праздничная музыка, ни приветствия друзей; не было у него и никаких радужных перспектив; не предстояло ему и счастливое возвращение домой. Однако его успехи были гораздо больше, чем успехи Ната, хотя только Бог и один добрый человек видели это. Он с огромным трудом победил в ужасной битве, но было ясно, что даже если внутренние и внешние враги продолжат атаковать его на жизненном пути, впредь ему будет легче, ведь он уже нашел маленький путеводитель, который нес на груди Христиан, а Любовь, Раскаяние и Молитва, три дорогие сестры, дали ему надежные доспехи. Он еще не научился носить эти доспехи и жаловался на их тяжесть, однако уже начинал ценить их, благодаря верному другу, который поддерживал его на протяжении всего этого мучительного года.

Скоро ему предстояло снова стать свободным, пусть усталым и раненым в битве, но среди других людей, под благословенным ярким солнцем, на благословенном свежем воздухе. Когда Дэн думал об этом, ему казалось, что он не в силах ждать; он должен вырваться из этой тесной камеры и улететь, как майские мухи[251], которые – когда-то он наблюдал за ними у ручья – покидают свои каменные гробы, чтобы влезть на папоротники и взмыть в небо. Каждую ночь он убаюкивал себя тем, что строил планы: как и когда он исполнит свое обещание и встретится с Мэри Мейсон, как направится прямо к своим старым друзьям, индейцам, и в прериях скроет свой позор и залечит раны. Труд ради спасения многих искупит грех убийства одного, думал он, а свободная жизнь на природе оградит от искушений, осаждавших его в больших городах.

– Со временем, когда все у меня наладится и я сделаю что-нибудь такое, о чем мне не будет стыдно рассказать, я поеду домой, – сказал он себе, чувствуя, как быстро забилось при этих словах его мятежное сердце, которое так горячо желало оказаться в Пламфильде, что смирить его Дэну было не легче, чем самую упрямую из диких лошадей, которых он объезжал в прериях. – Но сначала я должен прийти в себя. Они увидят и почувствуют отпечаток, наложенный на меня тюрьмой, если я поеду к ним сейчас, а я не смог бы взглянуть им в глаза и скрыть правду. Я не могу потерять любовь Теда, доверие мамы Баэр, уважение девушек – ведь они действительно уважали меня, за силу, во всяком случае, но теперь им было бы противно ко мне притронуться. – И бедный Дэн с содроганием взглянул на свою смуглую руку, которую невольно сжал в кулак, когда вспомнил, что сделала она с тех пор, как в ней доверчиво лежала одна маленькая белая ручка. – Я еще заставлю их гордиться мной. Никто никогда не узнает, как я провел этот ужасный год. Я могу смыть свой позор, и видит Бог, я его смою! – И сжатая в кулак рука поднялась, словно он приносил торжественную клятву, что наверстает потерянный год, если только решимость и раскаяние способны творить чудеса.

Глава 16 На теннисном корте