Мангыстауский фронт

После совещания Ерден неожиданно зашел в кабинет Жалела. Огляделся, на что бы присесть, однако, увидев свободный от папок и бумаг, но запыленный стул, остался стоять.

— Садитесь, садитесь, — пригласил Жалел, бумагой вытирая сиденье от пыли. — Уборщицу не допускаю — все путает… Потом не разберешься, — смущенно пояснил он.

— Ничего-ничего, не беспокойтесь. Я на минуту. Все-таки мы мало общаемся вне производства. Всё совещания, заседания. На нервах, на крике… А так иной раз хочется посидеть с человеком, поговорить откровенно… — он сделал округлое движение рукой, — о жизни, о том о сем… Вот наши предки умели общаться. А мы — всё на бегу, на ходу. «Привет! Как дела?» — и разбежались…

Жалел настороженно слушал Ердена. Зачем пожаловал? Чего хочет от него?

— Как вы сами-то в Узеке устроились? — неожиданно поинтересовался Ерден. — Слышал, что ваш отец серьезно болел?

— Да.

— Может, нужна какая-нибудь помощь? Консультация видного специалиста? Можно устроить. У нас обширные возможности…

Жалел суховато поблагодарил. Сказал, что отцу как будто лучше…

— Ну и слава богу… То, что он теперь с вами, — это благотворнее всякого лекарства. Уверяю вас! — проникновенно сказал Ерден. — У меня так же было. Когда отца забрал к себе — старик прямо на глазах ожил. А как же? Одиночество под старость — страшная вещь. Проблема! Сейчас как-то больше принято не жить вместе с родителями, но я вам скажу — это ошибка. Вы знаете, я читал недавно исследование одного зарубежного ученого. Он провел обширные наблюдения и выяснил: во-первых, старики, живущие вместе с детьми, в среднем живут дольше, нежели одинокие. Во-вторых, там, где семьи состоят из трех или больше поколений, — крепче брак и внуки развиваются быстрее…

Он энергично заходил по комнате. Остановился у окна, за которым сердито мел песок.

— Прямо пурга! Ну и климат здесь! Сколько раз бываю — не могу привыкнуть. Пыль. Жара… К вечеру совершенно выдыхаюсь. Как рыба хватаю воздух. Кто запрятал нефть в такое место?.. И ведь что самое странное: Мангышлак и Устюрт еще не раз нас удивят. У Узека должны быть родичи…

— Тоже так думаю, — согласился Жалел. — Если бы сейчас шире провести разведку. Например, на Бузачи. Уверен — это была бы не пустая трата времени и денег…

— Считайте и меня вашим сторонником, — улыбнулся Ерден. — Хорошо бы как-нибудь вечерком обсудить этот вопрос. Кстати, и с вашим отцом познакомился бы. Мне говорили, он прекрасно знает Мангышлак.

— Да, отец много побродил по пустыне. Караванщик! — с гордостью подтвердил Жалел. — Приходите в гости. Отцу есть о чем рассказать.

— Спасибо. Обязательно воспользуюсь вашим предложением. И вот еще что… — Он протянул ладонь. — Разрешите поблагодарить вас за поддержку на совещании. Вы так принципиально выступили. После того, что мямлил этот Алексеенко… Небо и земля! Да что говорить?! Люблю прямых, открытых людей. Люди с рыбьей кровью — не геологи…

Жалел обескураженно пожал протянутую руку. Она была большой, мягкой, как бы обволакивала пальцы.

— Ну, извините за вторжение! — Ерден церемонно откланялся. Жалел еще какое-то время смотрел на дверь, которая неслышно закрылась за Малкожиным.

«Зачем он приходил? В гости вот напросился… Чего ему от меня нужно? Если поразмыслить, то мужик, может, он и неплохой… Неглупый. Знающий. Этого у него не отнять. Конечно, мягко стелет, да жестко спать. Но как без этого в делах? И все-таки чего же он хочет?»

Жалел поднимался по склону холма, раздумывая о Малкожине, но так ничего и не решил.

«Стоит ли ломать голову? Да еще таким чудесным утром? Придет срок, и Ерден сам раскроется. Нет ничего тайного, что не стало бы явным». Немного задохнувшись от быстрого подъема, он добрался наконец до вершины и перевел дыхание. Светлая даль открывалась на четыре стороны света. Земля — будто гигантская вогнутая чаша, окольцованная горизонтом, и в ней пылинками светятся чабанские костры. Здесь, на высоте, было хорошо и вольно, словно глотнул доброты, надежды, любви. Словно и не было в помине вчерашнего суматошного дня.

Рассветало. Все резче обозначались гряды холмов, острые спины барханов, оловянные пятна солончаков. Поодаль от Жалела темнел кулыптас[36]. Пустынный ветер шевелил тряпочки-приношения, которыми был обвязан туг[37], высившийся рядом с могилой. Кто в ней лежит? Чабан? Охотник? Святой? Или, быть может, воин, что в такой же предрассветный час вышел из кибитки, взлетел в седло, чтобы защитить родину от врага?

Сколько безымянных могил разбросано по Мангышлаку! От тех, кто покоится в них, почти не осталось ни памяти, ни преданий. Только шершавые монументы, изъеденные ветром и солнцем, вонзаются в небо, напоминая о человеке, когда-то видевшем это небо, степь, море.

Жалел смотрел на камень, и вдруг глаз его уловил смутную тень. Он подошел совсем близко, склонился над могилой. Да, он не ошибся. В углублениях, когда-то выбитых или вырезанных сталью, там, где приютился ржавый лишайник, можно различить фигуру всадника, мчащегося с копьем наперевес. И конь и человек схвачены одной изысканной и уверенной линией.