У меня до сих пор перед глазами — сумрачные красные стены Пекина. Солнце, заходящее в кровь, вино или немое мычание под острокрылыми крышами, надо всем этим — золотое небо, как легкое пощипывание лютни. Площадь Небесного Согласия, храм Неба: одни эти названия заставляют содрогнуться от ужаса психопатов всего мира. Пожалуй, одна лишь площадь Бернен в Риме, незаметно поднимающаяся к базилике святого Петра, могла бы выдержать сравнение. По ту сторону всего человеческого ровные крошечные частички пространства. Переход за грань, незаметный для тебя самого… Однажды утром господин Ли привел меня к могиле иезуита Маттео Риччи в Университетских садах. Я усмотрел было в его намерении некую иронию, но нет, обычный, проходной жест… Естественно, одна из юных ассистенток господина Ли, мадемуазель Люо, было очаровательна и говорила на безупречном французском. И, разумеется, мадемуазель Люо нашла меня весьма симпатичным. Ночью вместе, днем соблюдаем дистанцию: старая традиция.
В подобного рода ситуациях это обычная китайская уловка: ты получил удовольствие, я тоже, прекрасно, теперь поговорим о другом. Что вовсе не означает безразличия или холодности, напротив. Но никакого слияния не предвидится. Каждый представляет собой двух разных людей, когда нас двое, то, следовательно, на самом деле четверо. А вокруг самый настоящий театр: облака и дождь, ветер и солнце, перелетные птицы, два горных склона, клумба пионов, озеро на западе, цветущая слива, посвистывание в кроне дерева, утро синей бабочки, нефритовая флейта, чешуйчатое туловище дракона, культурная революция, омовение императрицы, мраморные холмы. Для какой-нибудь уроженки Запада секс — это прежде всего способ, некая рента: завладение объектом, микстура нарциссизма, средство против депрессии, замужество, реальная или вымышленная беременность, взаимная выгода. Смерть самца предполагается с самого начала, но при этом она вовсе не означает конец, насекомое расплодилось, оплатило все расходы, обеспечило пенсию, пристроило отпрысков, его поторапливали, выжимали соки, выход здесь, теперь пускай сдохнет. Вне всякого сомнения, китаянка вынуждена будет приспособиться к подобному ходу событий — японские вдовы уже почти похожи на вдов американских — но всегда останется это самое
Господин Ли по-прежнему молчалив, но одобрительно молчалив. Мадемуазель Люо, должно быть, дала обо мне положительный отзыв. Я смог бы вернуть долг в Париже, как раз то, что нужно, чтобы продержаться год-другой и продолжить приключение, которое, по правде сказать, не имеет никакого отношения, как я подозреваю, к официальной пролетарской революции. Господину Ли на это плевать, он мыслит шире. В настоящий момент от него потребовалось вызвать там, очень далеко, некоторое количество тактических беспорядков. Он увидел, догадался, взвесил, решился. Беспорядки будут.
Мы никогда не потеряем из виду наших китайцев. Это наши волшебные феи. В старых книгах в таких случаях говорится о бабочках, о рыбах. Другие предпочитают сюжеты о козах, свиньях, кобылах, коровах: у каждого свои пристрастия.
Дора и Клара тоже были бабочками, рыбами, но не только. Я снова слушаю запись Клары, баховскую Английскую сюиту номер два в ее исполнении, то, как она набрасывается на обрывистый конец, джигу. Она упряма и напориста, настойчива, легка, словно серна скачет со скалы на скалу. Она карабкается, скатывается вниз, парит, вырастает до гигантских размеров, обвал и бунт, поражает это немыслимое равновесие между обеими ее руками, двумя долями ее мозга, она нависает, резко падает вниз, танцует джигу, но, даже танцуя, остается вне, словно наблюдая со стороны свою собственную вибрацию, а ты ощущаешь ее спину и ягодицы на черном кожаном табурете; проходящую по плечам и рукам зыбь ее укрощенного дыхания, глаза, которые не видят больше ничего, кроме клавиатуры, ставшей гигантской сетчаткой. Она изгибается, начинает снова, джига, да, английское слово, быстрый танец с трехчастным ритмом, отбивающий пятки, носки, все это переместилось теперь в ее пальцы.