Мать королей

Вот уже несколько дней у краковских мещан были всё более новые зрелища; они рассматривали приближающихся к столице послов и многочисленных панов, епископов, прелатов, которых в Краков привела коронация. От Симеона Кейстутовича из Вильна уже приехали два пана, потому что он сам, ещё воюя со Свидригайллой, прибыть не мог. На другой день молдавские послы, потом мазовецкие князья, Зеймовит, Казимир, Болеслав появились в Кракове. Они сами ничего не говорили, а прибытие их было, очевидно, знаком почтения молодому королю, но на них многие оглядывались, и они знали об этом. Дерслав хотел поддержать Болеслава в деле короны, другие потихоньку думали поверить Зеймовиту опеку над малолетнем.

В замке, в городе, во дворце епископа было оживление, сильная работа, беспокойство; и хотя Олесницкий с обычным своим спокойствием смотрел сверху на то, что вокруг волновалось, двигалось, роптало и угрожало, королева в смертельной тревоге считала часы, отделяющие её от коронации. Она была решённой, казалась несомненной, а в последнюю минуту против неё поднимались всё менее ожидаемые голоса и рождались сомнения. Даже в кругу сенаторов, привыкших идти по указке Олесницкого, находились противники.

Королева Сонька молилась и плакала. Весь день держала при себе старшего сына, всегда в готовности вести его, рекомендовать, показывать всем и просить за него.

Из замка то и дело скакали посланцы в дом епископа, в город, принося то утешительные, то тревожные новости.

Хинча, который там бдил, знал о каждом обороте Страша, следил за каждым его шагом; для него не было тайной, что он, Спытек и Дерслав при помощи своих приятелей должны были вызвать решительное сопротивление. Но не столько, может, опасались этих беспокойных людей, которые не имели значения и были ославлены как союзники гуситов, сколько нескольких седых голов, в сенаторской раде отзывающихся с сомнением, чего Олесницкий не скрывал от королевы.

Сонька ничем не пренебрегала, чтобы задобрить людей, о которых знала, что они могут быть её противниками. Сыпала обещания и подарки, но не всегда они могли приобрести тех, которые думали о родине, не о себе.

Приближался день Св. Иакова.

В пятницу епископ с советом сенаторов, на котором королева с сыновьями присутствовала вдалеке, в замке торжественно принимал послов Сигизмунда и господаря Мультанского. Сначала он с ними посоветовался и внушил им то, что им следовало громко объявить, что хотят скорейшего выбора старшего сына Ягайллы.

Посольства готовили сознательных людей проголосовать подобным образом. Едва ушли молдавские послы и удалилась королева, когда среди заседающих панов стали робко раздаваться упрёки на эту спешку, с какой приступали к вопросу коронации.

Остророг, воевода Познаньский, заподозренный в близких отношениях с Дерславом и Абрахамом Збуским, первый поднял щепетильный вопрос.

– Милостивый пане, – сказал он, поворачиваясь от епископа к прочим, – ещё есть время подумать, не грешим ли мы поспешностью. Вы коронуете ребёнка. Десятилетний мальчик не справится с властью над таким огромным королевством. Подумайте, сколько это пробудит конкуренции, зависти и неприязни.

Следом за Остророгом заговорил родич Мелштынских, Ян из Горки.

– Веками мы добивались принадлежащие нам права, свободы, за которые наши отцы проливали кровь. Мы имеем право попросить их подтверждения; если бы даже малолетний король их гарантировал, это не имело бы никакого значения. Может, когда достигнет совершеннолетия, он отменит и бросит нам в глаза, что не имел права связывать себя. А мы захотим ждать с подтверждением совершеннолетия… Кто нам гарантирует, что он не откажет?

Олесницкий неоднократно присутствовал на этих диспутах, которые повторялись в течение этих нескольких дней. Он вспоминал коронацию Казимира.

– Коронование малолетнего – дело не беспримерное, – сказал он. – Сама благодарность матери и сына не допустит, чтобы он мог нас обмануть. Мы будем за ним следить, мы сможем привить ему верность обязательствам. Вспомните мягкость и доброту отца, которую он от него наследовал.

За епископом стоял его молодой капеллан, которому Олесницкий шепнул на ухо какое-то слово, и тот немедленно вышел.

Николай из Михалова, пан краковский, заговорил о молодом государе, которого имел возможность часто видеть, восхваляя его рыцарские качества и благородное сердце. Это подтверждал маршалек пан Гловач. Противники на минуту замолчали, когда высланный епископом капеллан вернулся в залу; он нёс большую книгу в белой кожаной обложке с позолоченными застёжками.

Все обратили на неё взгляд. Эта книга должна была быть защитником молодого короля в эти дни, которые решали будущее, подать за него свой голос.

Был это свод законов, изданных Казимиром, который взяли из библиотеки кафедрального собора в Вавеле. На первой странице её современный просветитель изобразил короля, память о котором все почитали, сидящем на троне с обнажённым мечом, словно в защиту законов, которые дал народу.

– Посмотрите и послушайте меня, – сказал Збигнев, взяв книгу в руки. – Пусть она скажет вам лучше, чем я сумел бы сказать.