Меч Ислама. Псы Господни.

– Не аргумент? А разве нужны аргументы, чтобы проколоть пустой мыльный пузырь, надувавшийся вами с таким старанием? Следуя вашей логике, в мире нет злодейства, которое невозможно оправдать. Факты налицо, дон Педро, вы отплатили злом за добро, вы обращались со мной недостойно и грубо, надеясь подчинить своей воле; из-за вас тревога и печаль поселились в доме, приютившем вас в час испытаний. Это факты, и никакие аргументы на свете не смогут их опровергнуть. Поверьте, все ваши попытки воздействовать на меня напрасны. Никто не произведет меня в графини против моей воли, а у меня нет желания стать графиней Маркос и никогда не будет. Если вы заслужите прощение, возможно, у меня возникнет желание увидеть вас в будущем. А сейчас снова прошу вас: отдайте распоряжение вернуться, верните меня в мой дом.

Дон Педро опустил глаза и вздохнул.

– Давайте подкрепимся. – Он что-то быстро сказал по-испански недоумевающему Паблильосу, и тот принялся раскладывать по тарелкам кушанья, заранее приготовленные на буфете.

Дон Педро, находившийся в состоянии философской отрешенности, невольно восхищался смелостью Маргарет – с какой решимостью она ответила ему, с каким достоинством держалась за столом, как твердо смотрела ему в глаза. В подобной ситуации любая из знакомых ему женщин вела бы себя иначе. Он уже оглох бы от криков, его бы уже мутило от слез! Но Маргарет была как закаленная сталь. Во всем мире не найти лучшей матери для будущих сыновей. Рожденные такой матерью, они приумножат блеск и славу дома Мендосы-и‑Луны.

Дон Педро был уверен, что в конце концов она покорится его воле. Его слова, обращенные к Маргарет, были вполне искренни, они выражали его веру; с такой верой он мог набраться терпения, ибо эта добродетель недоступна лишь тем, кого гложет червь сомнения.

Маргарет ела мало, но то, что она вообще не лишилась аппетита, доказывало твердость ее духа. Она выпила немного вина, но лишь из того кувшина, из которого пил сам дон Педро. Заметив ее осторожность, он подумал, что ум Маргарет не уступает твердости ее характера. Строптивость и недоверие к нему лишь возвышали Маргарет в его глазах.

Одноместная каюта по правому борту предназначалась для дона Педро и отличалась особой роскошью убранства. Когда Паблильос сообщил об этом хозяину, тот предоставил ее Маргарет, и она приняла это с равнодушной готовностью подчиниться обстоятельствам.

Оставшись одна, Маргарет, вероятно, утратила привычное самообладание. Ею овладели горе, негодование, страх. Во всяком случае, когда наутро она искала на палубе место, где могла бы чувствовать себя свободнее, чем в каюте, лицо было осунувшимся, а глаза покраснели от слез или бессонницы – и то и другое было ново и непривычно для леди Маргарет Тревеньон. Но других сигналов бедствия она не подавала. Привела в порядок свой туалет и тщательно причесалась; ступала твердо, насколько, разумеется, позволяла качающаяся палуба, держалась уверенно, с холодным достоинством.

Она перешла на шкафут. Залитый солнечным светом, он показался ей менее просторным, чем вчера вечером. Взгляд ее скользнул от зарешеченного люка к лодкам на утлегаре и на мгновение задержался на крепком парне, начищавшем латунный обод бачка с питьевой водой. Он украдкой поглядывал на Маргарет. На рассвете подул свежий ветер, и марсовые убирали паруса. Ей казалось, что, кроме юноши, начищающего бак, никого рядом не было, но, пройдя вдоль борта, она увидела на шканцах моряков. Дюклерк, дюжий бородатый хозяин судна, наблюдал за ней, облокотившись о резные перила. Когда Маргарет обернулась, Дюклерк приподнял шляпу, приветствуя ее. Позади него два матроса глядели на ванты, повторяя действия матросов на марсе.

Маргарет прошла по палубе туда, где, как ей казалось, в последний раз промелькнула ее родина, ее Англия. Теперь земли не было видно. Было похоже, что корабль находится в центре огромного сферического водного пространства: прозрачное утреннее небо сливалось с океаном. Ее замутило от страха; она прислонилась к фальшборту и вдруг увидела, что она здесь не одна, как полагала. Высокая неподвижная фигура у переборки кубрика казалась кариатидой, поддерживающей верхнюю палубу.

Это был монах. Капюшон на сей раз был откинут, и голова с выбритой тонзурой[66] открыта. Лицо монаха при дневном свете показалось ей моложе, чем накануне, ему было лет тридцать пять. Несмотря на голодное, почти волчье выражение лица, оно было не лишено приятности – во всяком случае, приковывало к себе внимание. Крупный, почти семитский нос, широкие, резко очерченные скулы, стянувшие к вискам желтоватую кожу так, что резко обозначились провалы щек; широкий, тонкогубый и твердый рот, под нависшим лбом – темные мрачные глаза.

Монах стоял всего в нескольких ярдах от Маргарет. В руках у него был молитвенник, пальцы перевивала свисавшая нитка бус; Маргарет могла и не знать, что это привезенные из Святой земли четки, а бусины выточены из верблюжьих костей.