Мединститут

Потом он снова упрашивал остаться хотя бы на ночь, нервничал, злился, но Надя настаивала на отъезде. Делать нечего, Петик посадил её в машину и повёз. По пути они почти не разговаривали, но ехали хорошо. Какая-то согласованность молчания появилась между ними. Да, сегодняшний день чем-то сблизил молодого человека и девушку. И взаимную досаду по поводу вынужденного расставания испытывали оба. Надя даже серьёзно усомнилась, так ли уж нужно ей ехать на это дежурство.

«Пожалуй, лучше бы не обещала, – подумала она, искоса изучая нахмуренный профиль Горевалова, его сильные руки, закрывшие чуть не половину рулевого колеса. – Нашли бы, чем заняться. А ничего ведь так мужичок. Если б не такой тупой, то был бы вполне»…

При расставании поцеловались. Надя знала, что её видят многие соседи, и ей было приятно. Поцеловались как следует, переплетясь пальцами рук. Молодой человек обернулся, взял что-то с заднего сиденья, протянул Наде. Розы! Огромный букетище! Ей никто никогда ничего подобного не дарил. И где взял? Впрочем…

Are you man enough

But baby are you really tough

To take my heart and my love?

Don't look back

Here I'm just for you

Are you man enough

Oh baby are you really tough?

If you light a flame of love

On the wings of my love we will fly!

_{(Си Си Кётч, 1986 год)}

В тот вечер Надя расчитывала прочесть последний раздел акушерской книги, открыла её, забралась с ногами в кресло под торшер, но читать не смогла. Две мысли мешали сосредоточиться. Первая была о Самарцеве. С того момента, как она в гневе выскочила из его номера, прошло уже больше месяца. К счастью, вышел из запоя Гафнер, и встречаться на занятиях им больше не пришлось. Это было очень хорошо, потому, что Берестова просто не могла видеть этого человека. В её глазах он стал намного хуже «научного коммуниста», и её внезапная антипатия к Аркадию Марковичу развилась до ненависти.

И чего, чего она, дура, нашла в нём? Обычный трусливый папик. Гетман Мазепа. Его превосходительство… Даже как хирург он удивительно бездарен. Ломоносов в тысячу раз лучше, умнее, рискованнее и талантливее. Вот бы кому доцентом или профессором быть!

Кажется, А.М. тоже не горит желанием её видеть. Конечно, это толстокожее бездушное существо так и не поняло, чем оскорбилась Надя, и принимает её лишь за невротичную дуру. Надо же было так лопухнуться – думала, интересный дядька, непонятый. Надо же, как обманчива внешность! Впрочем, и то хорошо что он молчит. Стоит ему проговориться Горевалову, случайно или намеренно- и… Бр-р.

Надя передёрнула плечами. Это сильно разочарует Петика. Хотя какой смысл Самарцеву проговариваться? Подчинить её он не смог, так что ему стоит в той же мере опасаться Берестову, в какой она опасается его.

Несданный зачёт – как понимать это? Как капризы «синяка» Гафнера или тут что-то более серьёзное? Неужели Самарцев добивается, чтобы она пришла к нему с повинной? Господи, бред какой-то. Никогда этого не будет! Лучше фельдшерский диплом!

И почему, почему всё в жизни так перевёрнуто, точно в Зазеркалье? К концу института уже совершенно не осталось веры ни в могущество медицины, ни в правильность устройства общества, ни в человеческое благородство, ни в человеческий разум. Везде обман, сплошной обман. И какие ещё открытия ждут Надежду Берестову, которой в октябре уже стукнет 24? Только те, что мир ещё более мерзок и отвратителен. Стоит ли делать такие опыты? Ежу понятно, что даже такой малости, как намерение стать самостоятельным и оперирующим врачом ей ни за что не осуществить.

Вот книга – хорошая, дельная, умная книга. Но зачем её читать, без всякой надежды когда-нибудь применить приобретённые знания? Что же делать? Эх, как всё неудачно складывается-то. С таким трудом поступила в «мед» при конкурсе 7 человек на место и проходном балле 22 – набрала аж 24. Каких усилий стоило штудирование латыни, анатомии, биохимии, патфизиологии и многих, многих других твердолобых дисциплин! Всё думала, что игра стоит свеч, что нужно во что бы то ни стало тянуть и тянуть, что со своими способностями нельзя не распределиться удачно, что заметят, поднимут, продвинут, помогут, что наступит время сбора созревшего урожая.

А на деле? Никому не нужны ни знания, ни способности. Через полгода диплом в зубы – и сиди в женской консультации до самой пенсии. Шесть лет псу под хвост! Какая злая ирония – и пожаловаться некому. Свои все в том же положении, а чужие просто не поймут. Что же делать? Это ведь не шутки. Это её жизнь, дающаяся один раз, которую прожить надо так, чтобы не было мучительно больно. Неужели ничего, ничего нельзя сделать? Ведь есть ещё время…

Are you man enough?

VIII