Мемуары M. L. C. D. R.

Там было написано, что ей очень больно видеть, как лейтенант уголовной полиции преследует меня, и я неминуемо погибну, если не найду возможности рассказать кому-либо из своих друзей о своей участи; и вскоре она постарается принести мне перо, чернила и бумагу, чтобы я мог им написать, а она бы отнесла письмо. Это оказалось как раз вовремя: мой враг уже настроил против меня свидетелей и надеялся, что благодаря их показаниям мне вынесут приговор, который Парламент непременно одобрит: вместо того, что я был снят стражниками с бронзовой лошади, он заставил говорить, будто меня застали за воровством и я был схвачен при попытке к бегству. Жена надзирателя сдержала слово, передав мне обещанное при помощи того же приема; имея наконец чем писать, я составил два письма: одно — господину кардиналу Мазарини, другое — господину де Марийяку, сыну того, кто некогда был хранителем печати^{180}. Жену надзирателя я попросил передать их оба последнему, и когда она это сделала, он с некоторым удивлением ответил ей так: когда я был в фаворе, то даже словом не ободрил его семью, столь нуждавшуюся в моей поддержке, — а теперь, сам оказавшись в беде, тотчас начал заискивать ее участия; тем не менее он не покинет меня и давно бы постарался помочь, знай он только, что я в этом нуждаюсь. Эти слова, принесенные мне моей посланницей, я счел справедливыми и исполненными великодушия: и впрямь, решившись помочь человеку, который, по его мнению, вряд ли того заслуживал, он с семьей и не подозревал, что я заступался за его дядю перед кардиналом Ришельё — зато, напротив, помнил, что именно я доставил приказ об аресте маршала де Марийяка. Как бы то ни было, в тот же день он сдержал обещание и представил в Парламент жалобу от моего имени, где говорилось, что лейтенант уголовной полиции — мой личный враг (причины тому я подробно изложил в переправленном мною письме) и из желания отомстить подменил мои первоначальные показания, а не удовлетворившись и этим, настоял, чтобы шевалье де Риё и другие очевидцы оговорили меня; при этом он не позволял отправить мое прошение с разъяснением случившегося тем, кто мог бы разобраться во всем по справедливости, — это удалось лишь чудом; наконец, что я неповинен и хотя и оказался в компании людей, замысливших дурное, — но лишь по принуждению.

Влияния господина де Марийяка, имевшего в Парламенте немало родственников и друзей, оказалось достаточно, чтобы мое прошение приняли к рассмотрению и назначили разбирательство, а лейтенанту уголовной полиции велели присутствовать на процессе. Полицейским, задержавшим меня, также было приказано явиться для дачи показаний парламентскому уполномоченному, но ни один из них на это не отважился; я настоял, чтобы их доставили принудительно. Кроме того, я добился вызова в суд троих или четверых участников событий, заключенных в Консьержери^{181}, — они подтвердили рассказанное мною и то, при каких обстоятельствах меня арестовали, и дело мое отобрали бы у лейтенанта уголовной полиции, не заручись он покровительством Большого совета. Парламент, уже не раз получавший от Короля взбучку за то, что пренебрегал постановлениями Совета, понимая, что получит еще одну, из-за которой ему будет запрещено продолжать судебную процедуру, не осмелился перечить, и это сильно затянуло процесс. Однако господин де Марийяк вновь поведал Совету о несправедливости в отношении меня; лейтенант уголовной полиции был уличен, и ему запретили быть моим судьей. Дело поручили старейшине советников Шатле, которому было приказано собрать новые сведения. Тот проявил себя человеком достойным и честным; истина вскоре выяснилась, а мои враги были посрамлены.