Мир позавчера

Совсем иные чувства обуревают меня, пока я выруливаю из аэропорта Лос-Анджелеса на автостраду №405. Всюду вокруг только асфальт, здания, автомобили. Звуки, которые я слышу, это шум машин. Иногда, хотя и не всегда, сквозь смог бывают видны горы Санта-Моника, поднимающиеся в нескольких милях к северу от аэропорта. Не может быть большего контраста с чистым воздухом, разнообразными оттенками зелени густых джунглей, хором сотен птичьих голосов Новой Гвинеи. Я автоматически приглушаю остроту своих чувств и эмоций, зная, что они останутся приглушенными большую часть следующего года, до моей следующей поездки на Новую Гвинею. Конечно, нельзя делать обобщений о различиях между традиционным и индустриальным миром, просто сравнивая джунгли Новой Гвинеи и автостраду №405. Преимущества красоты и эмоциональной открытости обратились бы в свою противоположность, если бы я возвращался в США, проведя несколько месяцев в столице Новой Гвинеи Порт-Морсби (одном из самых опасных городов мира), а местом назначения был бы не Лос-Анджелес, а наш летний дом в великолепной долине Биттеррут в горах Монтаны под сенью заснеженных лесистых пиков. Тем не менее существуют убедительные причины того, почему я выбираю именно Лос-Анджелес в качестве своей основной базы, а джунгли Новой Гвинеи и долину Биттеррут оставляю только для путешествий. Однако преимущества Лос-Анджелеса обходятся дорого.

Возвращение к городской жизни в Соединенных Штатах означает возвращение к цейтноту, строгому расписанию, стрессам. Сама мысль об этом вызывает у меня подъем артериального давления и ускорение пульса. В джунглях Новой Гвинеи не нужно следить за временем, не нужно соблюдать расписание. Если нет дождя, я каждое утро выхожу из лагеря перед рассветом, чтобы услышать пение последних ночных и первых утренних птиц; однако если идет дождь, я остаюсь в лагере и жду, пока дождь кончится — а кто знает, когда это случится... Новогвинеец из соседней деревни вчера пообещал мне, что посетит наш лагерь «завтра», чтобы сообщить мне названия птиц на местном языке; однако у него нет наручных часов и он не может сказать точно, когда придет. Может быть, это будет и в другой день...

А в Лос-Анджелесе жизнь подчиняется строгому расписанию. Мой ежедневник сообщает мне, что я буду делать в такой-то час такого-то дня; многие записи говорят о делах, назначенных через месяц или через год. Электронные письма и телефонные звонки непрерывно поступают каждый день, и приходится постоянно составлять списки срочных ответов.

Вернувшись в Лос-Анджелес, я постепенно отказываюсь от тех предосторожностей в отношении здоровья, которые соблюдал на уровне рефлексов на Новой Гвинее. Я больше не держу закрытым рот, пока принимаю душ, чтобы не заразиться дизентерией, слизнув каплю зараженной воды. Я не должен больше так часто и тщательно мыть руки и следить за чистотой тарелок и ложек в лагере и за тем, кто к ним прикасался. Я больше не должен беспокоиться о любой царапине на коже, чтобы она не превратилась в язву. Я перестаю еженедельно принимать таблетки против малярии и носить с собой три разновидности антибиотиков (нет, все эти предосторожности — не проявление паранойи: пренебрежение любой из них может иметь серьезные последствия). Я больше не думаю со страхом, не окажется ли боль в животе симптомом аппендицита — ведь из глубины джунглей я не смогу вовремя добраться до больницы.