Миры Пола Андерсона. Том 10

Назавтра, однако, Ирса выглядела спокойной. Когда Адильс пришел к ней, она вежливо поздоровалась с ним. Он снова преподнес ей много дорогих даров и украшений. Но Ирса промолчала о том, наденет ли она эти уборы как его жена.

Все же, после того как Адильс и Олоф две недели уговаривали Ирсу, она утомленно склонила голову и сказала:

— Да.

В тот день когда шведский флот вышел в море, увозя невесту своего конунга, Олоф долго смотрела с берега вослед кораблям. И только когда последний скрылся за горизонтом, крикнула, захохотав:

— Получай, Хельги!

Вскоре после этого Олоф умерла. Ее деяние убило ее.

8

Узнав о том, что случилось с Ирсой, конунг Хельги впал в еще большее уныние и совсем перестал выходить из своей хижины.

Когда он ставил ее в малонаселенной северной части Зеландии, то сам валил лес с таким ожесточением, будто разил врагов. В нескольких милях от его жилья был хутор, где при необходимости он покупал еду и пиво. Но не было случая, чтобы он приказал доставить ему припасы. Люди говорили, что это убежище призрака. За хижиной начиналось густое криволесье, сбоку к ней подступал мрачный курган, в котором древний народ соорудил каменную гробницу.

Окрестные леса были небогаты зверем: иногда попадались олени, но больше — зайцы, белки и другие пугливые зверьки, да еще из чащобы часто доносился волчий вой. Зато на болотах было столько дичи, что она могла крыльями затмить небо — ведь никто не отваживался охотиться в глубоких, затянутых зеленью топях. Немало хищных птиц кружило в поднебесье, разыскивая добычу или падаль: орлы, пустельги, скопы, ястребы, кречеты, коршуны, вороны, галки и множество иных. Хельги брал птенцов хищных птиц и пробовал приручать их, но у него ничего не выходило, видно, потому, что он вечно был пьян. Все же он любил подолгу валяться на спине в цветущем вереске, наблюдая, как большие птицы, раскинув крылья, парят в небе.

Но вот, лишив его и этой радости, надвинулась зима.

В канун Йоля разыгралась непогода. В Роскильде, в Лейдре, по всей Дании люди тесней жались друг к другу, подбрасывали дрова в пылающие очаги, заводили веселье, чтобы им как стеной оградить себя от тварей, что бродят во мраке. Хельги выпил бессчетное множество рогов с пивом, закусил сухарями с вяленой рыбой и, не погасив тусклый каменный светильник, повалился на ложе из соломы и медвежьих шкур.

Но через некоторое время он проснулся и, сев на ложе, вперил взгляд во мрак. Хижина выстыла, от глиняного пола тянуло холодом. Воющий за порогом ветер то и дело отыскивал незаконопаченную щель и, запуская в нее когти, пытался дотянуться до Хельги. Впрочем, его, кажется, разбудил какой-то другой звук, будто кто-то скребся и хныкал под дверью.

Может, зверь забрел? Голова у Хельги вдруг прояснилась, точно он пил не обычное пиво, а вкусил того меду, который, говорят, Один варит для своих полуночных гостей. Если можно спасти живое существо, не дело оставлять его за порогом, подумал он вдруг.

Поднявшись, Хельги взял светильник и, держась за заиндевевшую стену, добрался среди колеблющихся теней до двери, отпер ее и открыл. За дверью свистела метель. Что-то вроде бесформенной груды серых лохмотьев рухнуло, дрожа, на порог. Он наклонился, втащил бедолагу в дом, запер дверь и поднял светильник, чтобы получше разглядеть пришельца.

Это была худая — кожа да кости — девочка. Прямые черные волосы обрамляли ее лицо, от холода босые ноги распухли и зуб на зуб — а зубы были гнилые — не попадал. Она присела на корточки, обхватила себя тонкими, как прутья, посиневшими руками и застонала. Хельги прислушался и услышал:

— Ты поступил хорошо, конунг.

Хельги скривился, однако, поставив светильник на пол, в несколько шагов пересек хижину, выгреб охапку соломы из своей постели и кинул ее бродяжке со словами:

— Подгребай под себя, чтоб не мерзнуть.

— Нет, пусти меня в свою постель, — заскулила нищенка. — Я лягу с тобой, а иначе умру от холода.

Хельги нахмурился. Но делать нечего — гость есть гость, — и он сказал лишь:

— Не очень-то мне бы этого хотелось. Но если по-другому никак, ложись, не раздеваясь, у меня в ногах. Вреда мне от этого не будет.

Он надеялся, что блохи и вши на нищенке вымерзли.

Точно мерзкий паук, гостья забралась на указанное ей место и натянула на себя шкуру. Хельги снова улегся на солому и вытянул ноги. Пусть бедная девушка хоть немного согреется о его ступни.

Но что это? Он не почувствовал прикосновения грязных лохмотьев или худых костей, нет, ощущение шелковистого жара пронзило все его существо.

Хельги сел, откинул с лица нечесаные космы. Перед ним лежала женщина в переливающейся рубашке. Никогда прежде не доводилось ему видеть такой красоты. Солома едва зашуршала, когда она с улыбкой приподнялась ему навстречу. Под прозрачной тканью рисовались спелые груди. Хельги показалось, что холод и зловоние его зимовья отступили и он перенесся прямо в лето. Пряди чернее воронова крыла падали на странное, бледное лицо, овал которого был нечеловечески прекрасен, а немигающие глаза отливали золотом, как у сокола.

— Но… но ты… — Хельги охватил страх.