— У тебя есть сила, — сказала Шейла, заплакав. — Дай мне хоть частичку ее! (Как только я пытаюсь уснуть, меня начинают мучить кошмары. Когда я не сплю, мир и люди кажутся мне чем-то пустым и холодным. И так будет всегда. Я не в силах вынести этого.)
Усталость, безнадежность…
— Я вовсе не такой уж и сильный. Просто как-то живу и только. Так же следует поступить и тебе.
— Обними меня покрепче, Пит… обними меня покрепче… — Шейла заплакала в голос и прижалась к нему так, словно он был щитом, защищавшим ее от тьмы, вовне и внутри, и от того, что являлось ей оттуда. — Не отпускай меня!
— Шейла, — сказал он. (Любимая: жена, госпожа, друг.) — Шейла, ты должна взять себя в руки. Все дело в том, что твои мысли обрели неизведанную тобой прежде силу. И не только мысли — ты чувствуешь, видишь, грезишь уже иначе, понимаешь? Только и всего.
— Но от этого я становлюсь совсем другой! — В голосе ее явственно зазвучал страх смерти. Она пыталась бороться с ним, но избрала для этого странное оружие — тоску по ушедшему. — Куда исчез наш мир? Где теперь наши надежды, планы, мечты?
— Их, действительно, не вернешь, — сказал он со вздохом. (Пустота, беспросветность.) — Приходится довольствоваться тем, что у нас осталось.
— Я знаю, знаю… Но я так не могу! — По ее щекам побежали слезы. — Пит, я больше расстраиваюсь из-за тебя, понимаешь? (Может быть, я больше никогда не смогу полюбить тебя так, как прежде.)
Он старался держать себя в руках.
— Отказ считать реальность реальностью ведет к безумию. Понимаешь? Если ты сойдешь с ума… — Невообразимо. — Ты все равно останешься… в ней.
Коринф чувствовал, что еще немного, и он сдастся. Интересно, смогут ли инженеры будущего латать человеческие души?
Глава 11
Лето кончилось, и солнце повернуло на зиму. Теплым сентябрьским вечером Мандельбаум и Россман, сидя возле окна, тихо беседовали. Комната была не освещена, в ней царила ночь. Под ними сверкал огнями Манхэттен. Зрелище было лишено великолепия и шика прежней иллюминации — это светились окна миллионов квартир. Небо над их головами тоже едва заметно светилось, но увидеть это мог далеко не каждый. Вершина Эмпайр-Стейт-Билдинг была увенчана сияющей сферой, озарявшей округу и наполнявшей воздух запахом озона. Мужчины мирно покуривали — с табаком проблем больше не было. В темной комнате были видны только два этих огонька — трубка Мандельбаума и сигарета Россмана. Мужчины готовились к смерти.
— Жена, — сказал Россман с легким упреком. Это означало: (Не понимаю, почему вы не можете сказать об этом своей жене, почему вы не можете провести с ней эту ночь. Возможно, это последняя ночь в вашей жизни.)
— Работа, город, время. — Древнее как мир пожатие плечами, скорбный тон. — (У каждого из нас есть свое дело — она работает в центре реабилитации, я — здесь, в оборонном ведомстве Мы не известили об этом и горожан, этого не сделали ни вы, ни я, ни прочие люди из числа тех, кто знает… Так будет лучше — не правда ли?)
(Люди из Брукхейвена полагают, что поле способно предотвратить распространение как взрывной волны, так и радиации.)