Мюсли

— О Радищеве, — отвечает Александра Генриховна неохотно. — Как ты думаешь, откуда у русского человека могло взяться такое твердое понятие о чести?

— И что, это так странно в русском?

— Возвести личное бесчестье чуть ли не в добродетель — черта национального характера, — говорит Александра Генриховна. — Достоевского почитай.

— Подумаешь, Достоевский, — говорит писатель. — Убийства, бомжи, шарики за ролики и проститутки — вот тебе и весь Достоевский.

— Он один такой на всю историю, — продолжает Александра Генриховна, думая о своем. — Может быть, еще Иван Киреевский.

— А Пушкин?

— Что Пушкин? — говорит Александра Генриховна. — Яркая заплата. «Стансы» и «Нет, я не льстец» прекрасно демонстрируют, какие у него были понятия о чести и тому подобном.

— Что ты, Саня, — удивляется писатель. — Пушкин был порядочный человек.

— Мы все порядочные, — говорит Александра Генриховна, затушив окурок. — В разумных пределах.

— Я бы предпочел быть Пушкиным, — говорит писатель, подумав. — Дaже если он и того.

— Вот именно. Порядочному человеку такое просто не пришло бы в голову. Уеду я в Барселону, актуализируйте здесь цензурный устав.

— А как же я? — спрашивает писатель.

— Никогда не говори «а как же я». Это неприлично.

Из-под стола вылезает Бивис. Он потягивается и вопросительно задирает морду. Лицо Александры Генриховны смягчается.

— Ах ты, шерстяной человечек, — говорит она и берет собаку на руки. — Не бойся, никуда я без тебя не уеду. Писать пойдем?

Бивис радостно вертится, пищит и колотит хвостом в воздухе. Со стола слетает мелко исписанный лист желтоватой плотной бумаги.

Майк шарахается в сторону от кустов, едва не выронив стеклянную бутылочку с темно-коричневым соусом. На грубом стекле ярко блестит желтая этикетка.

— Да что ж такое, — лепечет он. — Можно подумать, что ты — мое тотемное животное.

— Кто?

Вопрос перебивается кашлем. Майк оборачивается и видит остановившихся рядом с ним тощего старикашку и толстую таксу. Старикашка прижимает к губам темный платок, такса морщит нос. Оба внимательно смотрят на Мaйкa.

— Там крыса, — говорит Майк безнадежно.

— Да, это бывает, — соглашается старикашка.

— Там такая крыса, которую вижу только я, а больше никто.

— И такое случается.

— Вы не понимаете, — говорит Майк сердито. — Я трезвый и не употребляю.

— Она ведь вам ничего плохого не сделала, верно? — говорит старикашка мягко.

— Были бы вы на моем месте, — говорит Майк.

Старикашка пожимает плечами.

— Я всю жизнь видел этих крыс, — говорит он. — И ничего, как видите. — Он отвешивает легкий полупоклон и бредет прочь. — Видеть крыс, — говорит он, оборачиваясь, — eщe не самое страшное.

— Никогда нельзя сказать, что самое страшное еще не случилось, — говорит Костя, перегибаясь через перила моста и отшатываясь. — Потому что ведь не знаешь, когда что-либо вообще перестанет случаться.

— Будете прыгать? — озабоченно спрашивает прохожая. — У меня есть мобильник, но я не знаю, куда звонить в таких случаях.

— Очень просто, — говорит Костя. — Если не знаешь, куда звонить, нужно позвонить ноль-девять, и они скажут. Я всегда так делаю.

— Хорошо, — говорит пухлая круглощекая девушка. — Подождите, сейчас я наберу.

— Зачем мне ждать?

— Если я заранее буду знать, куда звонить, — объясняет девушка, — тогда они, может быть, успеют приехать и вас выловить.

— Я бы не стал прыгать, если бы хотел, чтобы меня выловили, — замечает Костя.

— Речь ведь не о вас, — говорит девушка, — а обо мне. Как, по-вашему, я буду себя чувствовать, если вы утонете только из-за того, что я не сразу сообразила, что делать?

Привалившись к перилам, крепко сжав сцепленные руки, Костя размышляет.

— Может быть, — говорит он, — вам будет спокойнее на душе, если я скажу, что просто гуляю?

— Еще чего, — говорит девушка. — Как будто я не видела, как люди гуляют. Кто жe гуляет без джин-тоника?

— Гуляешь?

Майк оборачивается и видит Зарика.

— А почему с пустыми руками? — спрашивает Зарик и смотрит на бутылку соуса в руке Майка. — Где-то я читал, как молодой король гуляет по саду, заткнув за ухо цветок жасмина. — Он пожимает плечами и закуривает. — А у нас за ухом в лучшем случае — сигарета.

— А в худшем? — спрашивает Мaйк.

— А в худшем — недельная грязь.

— Ладно, — говорит Майк. — Пошли есть курицу.

Они шагают в сторону сгущающихся сумерек, наплывающего тумана.

Туман дрожит, как дыхание. Туман сворачивается, как кровь. Его вязкий цвeт повисает в воздухе: бесформенный тяжелый цвет мглы, осеннего заката. «Тру-ру, — говорит туман голосом Зарика. — В хлороз жасмина. Чем это так пахнет?»

— Вливает кровь в хлороз жасмина, — бормочет Александра Генриховна. — Угу. А ты красуйся, ты гори, пока… пока и что-то там. Бивис, ты не помнишь, как дальше?

Александра Генриховна, в широченных тинейджерских штанах и красной куртке — за ухо доктора ф. н. ловко заткнута сигарета, — шагает через парк. Бивис трусит следом.