Мнимые величины

Он смотрел и улыбался, но его лицо от такой улыбки не светлело, а продолжало быть твердым, напряженным и хмурым. Глаза смотрели тяжело, с неприятной, въедливой пытливостью.

- Садитесь, пожалуйста! - неуверенно сказала Евлалия Григорьевна и пригласительно пододвинула стул. Посмотрела на беспорядок на столе: Шурик только что поужинал, и на столе было не убрано, а на клеенке, как это было всегда, когда Шурик пил чай, было круглое мокрое пятно от блюдечка.

Семенов очень свободно и совершенно независимо сел.

- Не обращайте внимания, - сказал он, заметив смущенный взгляд Евлалии Григорьевны и кивая ей на мокрое пятно. - Дело житейское.

Но Евлалия Григорьевна схватила из-за буфета тряпку и быстро вытерла стол. Семенов немного подождал.

- А я к вам в гости! - сказал он, когда и она наконец села. - Но не потому, что хочу посидеть с вами или, как говорится, языком почесать, а иначе... Я и раньше, Евлалия Григорьевна, хотел заехать к вам, да времени никак не было. Я ведь так занят, что и сказать не могу

Он замолчал и посмотрел на Евлалию Григорьевну. А та опять смутилась: Семенов помнил ее имя-отчество, а она совершенно забыла. Павел, кажется? Или нет - Сергей Петрович? Она немного растерялась.

- Я все насчет автомобиля этого самого... - слегка наклонил голову Семенов. - Оно, конечно, пустяками все кончилось, но надо вам знать, что мне до сих пор неприятно, что Васька вас тогда толкнул, и я чуть было не раздавил вас. И все мне кажется, что...

- О, какие пустяки! - чистосердечно перебила его Евлалия Григорьевна. - Я и забыла совсем!

- А я вот не забыл! - спокойно и по-прежнему хмуро сказал Семенов. - Это у меня внутри сидит, а если внутри, так тут уж никто ничего не поделает. Оно вроде как бы заноза.

Что-то больное и беспокойное заметалось у него в глазах, а по лицу пробежали тени. Он не совсем уверенно посмотрел на Евлалию Григорьевну, но увидел ее ясный взгляд и словно бы приободрился.

- Я, надо вам знать, когда-то железнодорожным машинистом был и, стало быть, на паровозе ездил! - доверительно и почти дружески сказал он, слегка понизив голос: так ближе. - Давно уж это было! И случилось один раз со мною такое дело, что я человека переехал. Еду я, знаете, на товарном, но скорость большая, потому что на уклоне было. И выглянул я в окно. Сам не знаю, зачем. Так просто. И сразу увидел: человек прямо по полотну идет и (глухой, что ли?) ничего не слышит. Совсем близко: сажени три-четыре... Ну, пять, скажем. Я было за гудок, я было за ручку тормоза, да где уж там, сами понимаете. Тут ведь секунда! И сразу же - бряк я его паровозом! Бряк и... И вот, как вы хотите, так и понимайте, но только когда паровоз на него налетал и через него всеми своими пудами переезжал, так я все это... чувствовал! И не только сердцем, а прямо вот всей своей кожей чувствовал. Словно это совсем не паровоз человека давит, а сам я его в кашу давлю. И даже под ногами-то, под подошвами чувствую, как это я его давлю. Оно конечно, миг один, но я в этот миг такое переживал, будто человек этот не под паровозом, а подо мной хрустит, и будто это мои вот каблуки его кишки плющат. Понимаете? Можете такое понимать? И когда я все это почувствовал, то меня сразу же так замутило, что я, извините, тут же выблевал, вот оно как Кочегар спрашивает: "Что такое?" - а я и ответить не могу. Только уж когда на станцию приехали, так я ему рассказал. "А я, говорит, и не видал! Я и не заметил даже!" Где ж заметить? Заметить, конечно, невозможно, а я вот... заметил! И как кости дробились, и как мясо плющилось, и как кишки выдавливались, все заметил! А чем это я заметил, не знаю. Не глазами же! Он поднял глаза.

- И вот, хотите - верьте, хотите - нет, а мне паровоз тогда сразу опротивел. И не опротивел даже, а я его вроде как бы бояться стал. Я и ушел. На другую работу ушел. И было это давно, еще до революции, а я и до сих пор помню, как я живого человека насмерть собою задавил. Много со мной после этого всякого было, и многих я потом насмерть задавил, но я со всем этим не считаюсь, а вот тот случай до сих пор помню.

Он дернул плечом.

- И вот - вас чуть было не задавил! - с каким-то значением добавил он.

Евлалия Григорьевна посмотрела широко раскрывшимися глазами.

- Я понимаю это... - тихо сказала она.

- Понимаете! - уверенно и очень непоколебимо подтвердил Семенов. - Такие, как вы, умеют понимать это самое!

- Какие "такие"? - почти робко спросила она.

- Вот я к вам и хотел заехать! - не отвечая на ее вопрос, продолжал Семенов. - Знаете, зачем? На вас живую хотел посмотреть. Живая ли вы?

- Живая! - улыбнулась Евлалия Григорьевна.

- Ну и ладно! - словно бы успокоился, но почему-то и нахмурился Семенов. Коли живая, так и ладно. Он огляделся.

- А отца дома нет, что ли?

- Нету... А вы помните, что у меня отец есть?

- Я все помню! - небрежно махнул он ладонью. - Память у меня цепкая. Посмотрю на кого или услышу что - помню. Кого как зовут, кто как одет - все помню. А вы, поди, забыли? - вдруг догадался он. - Как меня зовут-то, забыли? А?