Моя чужая новая жизнь

Я огляделся, надеясь найти хотя бы Эрин. Вальтера зацепило осколком снаряда. Ему нужна срочно на операцию, но в этом бедламе раненые могут пролежать без помощи не один час. До госпиталя сейчас не добраться, а этот военно-полевой не оснащён ни нормальным оборудованием, ни медперсоналом.

— Где этот чёртов доктор? — я обернулся, услышав, как Шнайдер витиевато выругался. Бесцеремонно столкнув с носилок лежащего в беспамятстве солдата, он осторожно уложил на его место Катарину.

— Дай я посмотрю, — Эрин отодвинула его.

Узнав по окровавленному халату доктора, Шнайдер бросился за ним.

— Быстрее! Сделайте что-нибудь, она умирает!

— Они все здесь умрут, — безучастно пробормотал он.

— Думай, что говоришь! — прошипел Шнайдер.

— Говорю как есть, — резко ответил доктор. — Как я должен оперировать в этих условиях? Нет ни хлороформа, ни морфия — ничего! Даже бинтов и йода не хватает.

— А меня это не ебёт! Ты сейчас же пойдёшь со мной и сделаешь всё, что от тебя зависит, — Шнайдер вцепился в отвороты его халата.

— А ну убери руки, иначе живо пойдёшь под трибунал, — поморщился мужчина.

— Шнайдер, — тихо окликнула Эрин. — Ей уже не помочь.

Доктор высвободился и всё же подошёл к Вальтеру. Быстро осмотрел жуткую рану — у бедняги был разворочен живот — и покачал головой.

Вальтер тихо бормотал:

— Всё, о чём я молил Бога, это вернуться домой. Обнять маму и Эльзу…

— Так всё и будет, — Эрин успокаивающе погладила его по руке.

— Мне страшно, — он вцепился в её пальцы, словно утопающий ищущий спасения. — Посиди со мной…

Я вышел на улицу. Шнайдер ожесточенно чиркал одну спичку за другой, пытаясь подкурить, но ледяной ветер тут же гасил огонь. Я молча протянул ему зажигалку. Не могу считать нас даже приятелями, но сейчас я чувствовал, как острая жалость теснила грудь.

Они с Катариной не выставляли свои отношения. Парни втихаря посмеивались, что грозная фрау любому мужчине предпочла свою любимую винтовку, а Рени порой ехидно утверждала что Шнайдер способен любить только себя, но… Его ожесточённый взгляд и сжатые губы сейчас говорили куда больше, чем любые слёзы.

— Чего уставился? — мрачно буркнул он. — Я не девочка, в утешении не нуждаюсь.

Я молча взял лопату, которые валялись во внутреннем дворе здания — умерших не успевали хоронить. По грубо сколоченным крестам я сообразил, где находилось импровизированное кладбище. Тяжёлый снег поддавался с трудом.

— Иди, я сам справлюсь, — пробормотал Шнайдер, остервенело работая лопатой.

— Будешь до утра долбить мёрзлую землю, — хмыкнул я.

— Как хочешь.

Мы с трудом выкопали яму достаточной глубины, и я отошёл поискать брезент или мешковину. Погибших было столько, что, естественно, их хоронили не в гробах, а порой даже в безымянных могилах. Надеюсь, когда война закончится, мы сможем хотя бы частично забрать их останки в Германию.

— Вот чем заканчиваются любовные истории на войне, — Шнайдер со злостью посмотрел на меня. — Все эти ваши сопливые обещания вечно быть вместе ничего не стоят здесь.

* * *

Файгль положил трубку и какое-то время стоял, глядя остановившимся взглядом перед собой.

— Звонил генерал Штауффенберг. Фельдмаршал Паулюс доложил, что на многих участках фронт разорван. Связь поддерживается только с частями шести дивизий. На северном и южном фронте отмечено разложение дисциплины. Единое управление войсками невозможно. Для спасения оставшихся в живых людей он просит дать разрешение на капитуляцию.

— Что это значит? — недоверчиво спросил Вильгельм.

— Генерал просит, чтобы мы не поддавались панике и продолжали удерживать свои позиции.

— Ну да, называется денег нет, но вы держитесь, — со злой иронией хмыкнула Эрин.

Вильгельм недовольно покосился на неё.

— Неужели вы не видите, что это конец? Можете расстрелять меня за паникёрство, но подумайте сами. Румыны разбиты, итальянцы тоже нас кинули. У нас кончается всё: еда, боеприпасы. Да, мать его, даже йод и бинты. Русским скоро даже не потребуется особо напрягаться — всё сделают голод и мороз.

— Что ты хочешь сказать? — резко повернулся к ней Файгль.

— Не сегодня-завтра Паулюс подпишет капитуляцию, и у нас остаётся два пути: или сгинуть в плену, или бессмысленно сдохнуть, обороняя проигранные позиции.

— Если я отдам приказ отступать, нас всех расстреляют за дезертирство, — устало вздохнул Файгль. — Так что, Эрин, боюсь нам предстоит сдохнуть в любом случае.

— Да кто расстреляет? Сейчас на фронте полный бедлам, тем более я же не предлагаю бежать куда глаза глядят. Можно отступить куда-то в пригород и ждать указаний генерала. Сейчас Германии нужны живые солдаты, так что можно попробовать рискнуть.

— Для этого нужно как-то выбраться из города, а наше положение сейчас, увы, больше всего напоминает осаду.