Моя жизнь

Потом Крэг отвез меня в свою студию, находившуюся на верхнем этаже высокого здания в Берлине. Там был черный вощеный пол, усыпанный искусственными розовыми лепестками.

Передо мной стоял блестящий, юный, прекрасный гений, и, воспламененная внезапной любовью, я с готовностью бросилась в его объятия, и вся сила моего темперамента, казалось спавшего в течение двух лет, устремилась наружу. Здесь я нашла ответный темперамент, равный моему. В нем я нашла плоть моей плоти, кровь моей крови. Часто он восклицал: «Ты моя сестра!» И я ощущала, что в нашей любви было какое-то преступное кровосмешение.

Не знаю, как другие женщины вспоминают своих возлюбленных. Думаю, будет правильно остановиться на голове мужчины, его плечах, руках и т. д., а затем описать его одежду, но я всегда вижу его таким, каким он предстал передо мной в ту первую ночь в студии, когда его белое, гибкое, светящееся тело, возникшее из кокона одежд, засияло перед моими ослепленными глазами во всем своем великолепии.

Так, наверное, выглядели высокий, стройный, белокожий Эндимион, впервые представший перед сияющим взором Дианы, Гиацинт, Нарцисс и блистательный храбрый Персей. Он явился передо мной скорее ангелом Блейка, чем простым смертным юношей. Едва мои глаза успели насладиться его красотой, как он привлек меня к себе, тела наши переплелись, растворяясь друг в друге. Словно пламя встречало пламя, мы горели в одном ярком огне. Наконец-то я встретила свою пару, свою любовь, самое себя, ибо мы были не вдвоем, но одно целое, то изумительное существо, о котором Платон говорил в своем «Федре», – две половины одной души.

Это не было любовью молодого человека к девушке, но встречей родственных душ. Свет, покрывающий плоть, был настолько преобразован экстазом, что земная страсть превратилась в небесное объятие белого жгучего пламени.

Бывает радость настолько полная, настолько совершенная, что человек не может пережить ее. Ах, почему моя пылающая душа не нашла выхода той ночью и не улетела, подобно ангелу Блейка, сквозь окутывающие землю облака в иные сферы?

Его любовь была молодой, свежей и сильной, он не был ни наглецом, ни сластолюбцем. Он предпочитал оторваться от возлюбленной, прежде чем наступит пресыщение, и претворить огненную энергию своей юности в магию искусства.

В его студии не было ни дивана, ни кресла, ни обеда. В ту ночь мы спали на полу. У него не было ни гроша, а я не смела пойти домой за деньгами. Я прожила там две недели. Когда мы хотели есть, он заказывал обед в кредит, и я пряталась на балконе, когда его приносили, затем возвращалась, и мы его делили.

Моя бедная мама обошла все полицейские участки и все посольства, утверждая, будто какой-то подлый соблазнитель бежал с ее дочерью, а мой импресарио обезумел от беспокойства при моем внезапном исчезновении. Концерты отменяли, и никто не знал, что произошло. Однако в газетах предусмотрительно опубликовали объявление, будто мисс Айседора Дункан серьезно заболела воспалением миндалин.

Через две недели мы вернулись в дом моей матери; по правде говоря, несмотря на свою безумную страсть, я немного устала спать на жестком полу и не есть ничего, кроме того, что Крэг добывал в гастрономическом магазине, или когда мы предпринимали вылазки после наступления темноты.

Завидев Крэга, мать воскликнула:

– Подлый соблазнитель, вон из нашего дома!

Она ужасно ревновала к нему.

Гордон Крэг принадлежит к числу экстраординарных гениев нашей эпохи, создание, сотворенное, подобно Шелли, из огня и молнии. Он стал вдохновителем целого направления в современном театре. В действительности он никогда не принимал активного участия в практической жизни сцены. Он оставался в стороне, предаваясь мечтам, и его мечты вызвали все то прекрасное, что сегодня существует в современном театре. Без него у нас не было бы ни Рейнгардта, ни Жака Копо, ни Станиславского. Без него мы все еще пребывали бы в старых реалистических декорациях, с каждым листочком, трепещущим на деревьях, с открывающимися и закрывающимися дверями в домах.

Крэг был блестящим спутником. Он принадлежал к числу немногих знакомых мне людей, которые с утра до вечера пребывали в состоянии экзальтации. Уже с первой чашкой утреннего кофе его воображение вспыхивало и начинало сверкать и искриться. Обычная прогулка с ним по улицам походила на прогулку по Фивам по Древнему Египту с верховным жрецом.

Возможно, из-за своей необычайно большой близорукости, а может, и нет, он иногда останавливался, доставал карандаш и блокнот и, глядя на какой-нибудь ужасный образец современной немецкой архитектуры neuer kunst praktisch[92] – многоквартирный дом, принимался объяснять, насколько он прекрасен. Затем лихорадочно начинал делать с него набросок, который в законченном виде напоминал храм Дендеры в Египте.