Моя жизнь

После успешного сезона в Стокгольме мы вернулись в Германию морем. На пароходе я почувствовала себя крайне плохо и поняла, что мне следует на время прекратить турне. Во всяком случае, я испытывала страстное желание оказаться в одиночестве, подальше от людских взглядов.

В июне, после непродолжительного посещения моей школы, я испытала непреодолимое желание оказаться у моря. Я уехала сначала в Гаагу, а затем в небольшую деревушку Нордвик на берегу Северного моря. Здесь я сняла маленькую белую виллу среди дюн, называвшуюся «Мария».

Я была столь неопытна, что, считая рождение ребенка вполне естественным процессом, отправилась жить на виллу, находившуюся в сотне миль от города, и наняла деревенского врача. В своем неведении я была вполне довольна присутствием рядом этого деревенского врача, привыкшего, по-видимому, иметь дело только с крестьянками. От Нордвика до ближайшей деревни Кадвика было километра три. Здесь я и жила в одиночестве и каждый день прогуливалась от Нордвика до Кадвика и обратно. Я всегда испытывала страстное стремление к морю; мне доставляло удовольствие жить одной в Нордвике, в маленькой белой вилле, затерянной среди песчаных дюн, протянувшихся вокруг на целые километры. Я провела на вилле «Мария» июнь, июль и август.

Тем временем я вела оживленную переписку с сестрой Элизабет, руководившей в мое отсутствие школой в Грюнвальде. За июнь я записала в своем дневнике правила обучения в школе и разработала для учениц серию в пятьсот упражнений, от простейших до самых сложных, – своего рода систематическую программу.

Моя маленькая племянница Темпл, тоже обучавшаяся в Грюнвальде, приехала ко мне на три недели. Она часто танцевала у моря.

Крэг все не мог успокоиться. Он то приезжал, то уезжал. Но я была уже не одна. Ребенок заявлял о себе все чаще и чаще. Было так странно видеть, как мое прекрасное мраморное тело расплывалось и деформировалось. Такова страшная месть природы, чем утонченнее нервная система, чем чувствительнее разум, тем больше испытываешь страдания. Бессонные ночи, часы, наполненные болью. Но и радостью тоже. Безграничная, беспредельная радость, когда я брела каждый день по пустынному берегу между Нордвиком и Кадвиком, когда с одной стороны вздымалось огромными волнами море, а с другой возвышались дюны. Почти всегда на побережье дули ветры – порой мягкий ласкающий ветерок, а порой столь сильный бриз, что я с трудом продвигалась против ветра. Иногда разражался страшный шторм, и вилла «Мария» раскачивалась, словно корабль в море, всю ночь напролет.

Я стала страшиться общества. Люди говорили такие банальности. Как мало ценится святость беременной женщины. Как-то я увидела идущую по улице беременную женщину. Прохожие смотрели на нее без какого-либо благоговения, но, напротив, взгляды прохожих были абсолютно лишены почтения, они насмешливо переглядывались, словно эта женщина, несущая в себе новую жизнь, являлась превосходным объектом для шуток.

Я закрыла дверь перед всеми посетителями, кроме одного доброго и верного друга, приезжавшего из Гааги на велосипеде, он привозил мне книги и журналы и развлекал рассказами о новых произведениях искусства, музыки и литературы. Он был женат на великой поэтессе, о которой часто говорил с обожанием и нежностью. Он был обязательным человеком – приезжал по определенным дням, и даже сильный шторм не мог заставить его уклониться от расписания. Не считая его посещений, я проводила большую часть времени наедине с морем, дюнами и ребенком, который, казалось, проявлял все больше нетерпения выйти в мир.

Гуляя у моря, я порой ощущала избыток сил и отваги и думала о том, что это создание будет моим, и только моим, но бывали дни, когда небо было серым, а холодное Северное море сердито вздымало волны, меня охватывала вялость, и я ощущала себя несчастным животным, загнанным в мощную ловушку, мне приходилось бороться с непреодолимым желанием бежать, бежать. Куда? Хоть в глубину мрачных волн. Я боролась с подобными настроениями, мужественно преодолевала их и старалась, чтобы никто не заподозрил моих чувств, но, тем не менее, подобные настроения подстерегали меня в свободное время, и их было трудно избежать. К тому же мне казалось, будто большинство людей отступилось от меня. Мама, казалось, находилась где-то за тысячу миль. Крэг тоже выглядел на удивление далеким, погруженным в свое творчество, в то время как я все меньше и меньше могла думать о своем искусстве, но все больше была поглощена этой страшной чудовищной задачей, обрушившейся на меня, этой сводящей с ума, дарящей радость и боль тайной.