Молодые люди

Это великий час в жизни народа, когда все или почти все стараются употреблять слова в их истинном значении; и ужасен час в нашей жизни, когда люди, прекратившие играть словами, снова принимаются за эту игру. В то время словами больше не играли.

В конце концов Марсель и Ги встретились. О, это отнюдь не было заметным событием. Для Марселя не было иного пути, кроме маки. Ги, быть может, думал, что все еще идет большая скаутская игра, во всяком случае, он мог поступить иначе, отец ему предлагал… Для Ги то был смелый шаг. Итак, они оказались оба на пустой ферме где-то недалеко от Бурдо, в доме, где осталась лишь половина крыши, среди голых и обрывистых лощин, в суровом краю с развалинами башен, пережившими ярость религиозных страстей, во имя которых люди резали друг друга двести лет назад.

– Двести лет, – сказал Марсель, – не так уж много…

Ги промолчал. Он не был протестантом, но подумал, что всего года четыре назад Марсель, наверно, был яростным антиклерикалом. Ги умел разжигать огонь на ветру и знал еще парочку скаутских фокусов в этом роде, а Марсель умел делать все. Мастер на все руки. Надо ли сколотить стол, скамейку, исправить заброшенную печь, провести электричество…

Только от одного он отказывался: не мог зарезать бычка или барана, даже кролика. Ги тоже не знал, как за это взяться; к счастью, с ними были и крестьянские парни, для них это было дело привычное, уж этих-то не стошнит. Когда вот так живешь среди природы, надо уметь управляться и все делать самим. Что надо, то надо.

Первый раз, когда они взорвали рельсы, это показалось им нелепым. Особенно Ги. Разрушать… Марсель, тот не раздумывал:

– То, что разворотишь, можно потом исправить, о чем говорить?

А вот для Ги создание всего, что они разрушали – будь то мост или пилон, было окутано тайной, он не знал, сможет ли когда-нибудь участвовать в их восстановлении.

– Теперь смотри, – говорил Марсель, – вот как ты прилепишь свой пластик…

Пластиком называлось мягкое, желтоватое, почти белое вещество вроде безобидного воска. Прошлой ночью парашютисты подбросили им немалое количество. Обслуживали их хуже, чем членов FM,[5] у них была небольшая группа из восьми человек, всего одиннадцать вместе с местными жителями.

Бурдо гораздо южнее П. в департаменте Дром. Вокруг были разбросаны маленькие отряды, такие, как у них. Многие поверили англичанам на слово, вернее, по радио и взялись за оружие, думая, что все закончится за пять-шесть недель. Для них зима была еще тяжелее, чем для всех прочих. Но больше всего им вредило, что они не очень ладили между собой; были там разные организации, были мелкие вожаки, которые хотели верховодить, было соперничество и борьба за оружие… были и предатели.

Но те, кто оставался, зная, на что они идут, как Ги или Марсель, никогда не сомневались, что добровольное самоотречение будет длиться еще долго… У них было время познакомиться, поговорить, научиться уважать друг друга. Ги расспрашивал Марселя о жизни в тюрьме. Но его коробило, что Марсель постоянно говорит о политике.

– Зачем ты примешиваешь ко всему политику? – спрашивал он.

Марсель только с раздражением передергивал плечами. Их словарь не совсем совпадал.

Вот Элизе, тот не боялся политики, он занялся бы политикой и в пользу Республики, и в пользу кого угодно, лишь бы мог выступать, срывать аплодисменты… Но в П., только подумайте, в П.! Ничто не имело смысла в этом проклятом захолустье.

Однако нельзя сказать, что там ничего не происходило. С некоторых пор там бывали тайные совещания. Мелькали пришлые люди. Никому не знакомые лица. Какие-то чужаки жили в маленьком доме за кладбищем, говорили, будто это евреи. Несколько юношей исчезли. Как-то раз Элизе сказал, что он, мол, не понимает – почему люди так боятся попасть в Германию, уж наверное там повеселее, чем в П., и заработал увесистую оплеуху от итальянского дровосека, того, что носил кашне из желто-зеленой тряпки. Чего же он ждет, этот Элизе, и сам не едет в Германию, если ему не терпится? Так-то оно так; но дело в том, что ни для бошей, ни для англичан он не желал рано вставать, утруждать себя, работать…