Молодые люди

А тут еще она, наливая в чашки кофе из спиртового самоварчика, неожиданно спросила:

— А почему вы не поинтересуетесь, про какой я вечер такой торжественный тост закатила?

— Вы приказали — никаких расспросов.

— Ну, мало что!.. — И она рассмеялась, быстро и лукаво покосившись на него.

Тут же она деловым тоном стала объяснять, что кофе надо пить очень сладкий и крепкий, без всякого там молока или сливок, другого она не признает.

— Смотрите, делается это так… Вот!

Она набросала в небольшие чашки по пять кусочков сахару, принялась энергично размешивать, а когда поверх горячего, все еще дымящегося черного кофе образовалась пенистая, с мельчайшими вздувающимися радужными пузырьками шапка, бережно поставила одну чашку перед Толей и придвинула к себе другую.

— Вот теперь готово!.. А пирожного какого вам хочется? Можно эклер?

Он сказал, что можно эклер — и ни слова против сладкого кофе, которого не любил.

Официант погасил лампу у соседнего, опустевшего столика. И тут лишь Толя, оглядевшись, заметил, что зал заметно поредел. Значит; кафе вот-вот закроют на ночь, придется уходить. Жаль!

— А помните еще, Толя, — отхлебнув из чашки раз-другой, спросила Наташа, — помните, как мы с вами на концерт ходили?.. Пианистка в белом платье, ваш Рахманинов, ваш любимый Шуберт… А потом, — уже медлительным, опять чуточку грустным тоном продолжала она, — потом пустынная ночная Москва, только мы с вами вдвоем, мы одни в целом городе!.. И помните — контора в одном из закоулков? Так странно выглядели аккуратно расставленные канцелярские столы со всеми письменными принадлежностями за большим нечистым окном, кажется, даже с паутиной в верхнем углу… Помните?

Он закашлялся, поперхнувшись кусочком пирожного, торопливо запил из чашки и снова с изумлением взглянул на Наташу. Кажется, картонная волшебная трубочка еще раз повернулась; опять с шумом распадались, рассыпались, сверкая, цветные камушки и опять складывались в новый узор, но уже совсем особенный, невообразимый в своей прелести и неожиданности… «Быть того не может!» — едва не вскрикнул Толя — так прекрасен был этот новый, сверкнувший перед ним узор… Спросить? Но она строго предупредила, она потребовала, чтоб никаких расспросов… Но она же и посмеялась потом: «Мало что!» Спросить!..

— Наташа! Вы говорили про ваш… ну, про тот особенный вечер. Это — после концерта?.. Да?.. Наш вечер?

Улыбающееся лицо ее склонилось над чашкой. За опущенными ресницами совсем не видно было глаз. Потом она откинулась на спинку стула, посмотрела на него внимательно и молча, посмотрела строго и движением одних век — закрыв и раскрыв их — ответила: «Да».

Ржавые пятнышки за ободками перламутровых пуговиц на белой блузке. Крупная брошь у ворота в виде летней соломенной шляпки с ленточкой незабудок вокруг тульи. Желтый ремешок от часов из-под левого рукава. Щеки побледнели, и видно было, что недавний легкий хмель уже улетучился. Кончик языка высунулся на мгновение, как зверек из норки, и быстро обметал сохнущие губы. Все-все, что было ею и было на ней, пленяло Толю. Он восхищался ею. Он любил ее. Любил всегда. Любил тайно от самого себя. Любил, не подозревая в себе этого чувства… Да. Но Галя Бочарова?.. Прошлогодние письма к Гале — эти злополучные письма, что доставили ему столько жгучего стыда?.. Да нет же, нет, нет, никакой не Гале Бочаровой писал он. Нет, эти письма просто заблудились, случайным ветром унесло их в чужие руки…

— Толя, — услышал он, — сейчас будут закрывать кафе… Возьмите!

Наташа всовывала ему в ладонь деньги.

— Так надо! — в который раз в этот вечер шепнула она. — Расплачиваться с официантом будете вы… Мужчина…

И даже эта подробность, при всех других обстоятельствах унизительная для мужского достоинства, тоже была лишь выражением особенной, тайно установившейся между ними близости.

Пока он с излишней добросовестностью просматривал счет, поданный официантом, она приоткрыла сумочку и, глядясь во внутреннее зеркальце, озабоченно пудрилась, легкими и быстрыми прикосновениями пальцев поправляла волосы…

На улице кончился снегопад, крепко морозило, в воздухе носились невидимые колкие иглы, и уже через несколько минут Толя увидел, что ресницы у Наташи побелели.

— Холодно? — пожалел он ее, но Наташа отрицательно помотала головкой и теснее прижалась к нему.

Как близко от площади Свердлова до площади Дзержинского! Но в январскую стужу не повторить летней ночи, сколько бы ни хотелось обоим.

И вот уже рядом Наташин невзрачный дом — подворье, бывшая гостиница вблизи Политехнического музея. Вот узенький Наташин подъезд с побитыми гранитными ступеньками. Сию минуту придется расстаться… Нет, можно еще проводить Наташу вверх по лестнице на третий этаж.