Мстители двенадцатого года

Не повесил князь Волоха – утром с трудом поднялся; настиг его жестокий приступ подагры. Князь страшно ругался, Волох, наполнив водкой кружку, пихал в нее какую-то траву, настой делал. Немного отжав пучок обратно в кружку, наложил его князю на пальцы, обмотал ногу тряпкой.

– Ты чем бинтуешь? – бушевал князь. – Портянкой?

– Зачем портянкой? – не обижался Волох. – Полотенец это.

– Полотенец! Этим полотенецем коню под хвостом подмывать впору.

Волох, не слушая, натянул ему на ногу нескладный и громоздкий суконный чулок.

Князь встал: левая нога в сапоге, правая – вроде как в бесформенном валенке.

– Ну дурак – так дурак! Чтоб я такой чучелой боем командовал? Снимай разом, надевай сапог.

Волох не дрогнул.

– Лексей Петрович скомандуют. А ваше благородие будут подсказывать. Вот так-то мой батя однова…

– Знаю! – оборвал его князь. – Твой батя однова горилку дует и детей строгает. Дураков вроде тебя.

– Зачем только дураков? – Волох, будто не слушая, оглядывал правую ногу князя, примериваясь – не обмотать бы еще чулок поверх тесемкой, на манер онучи. – У него и умные выходили. Старший брат, к примеру, в офицеры вышел. И высочайшим повелением в дворяне произведен.

– Алешка! – рявкнул князь. – Ты его слышишь? Нашел, каналья, с кем меня ровнять. Что у тебя там в кружке осталось? Ну-ка, дай сюда.

– Невозможно, ваше благородие. Это не пьется, отрава в ней собралась.

– Да? – недоверчиво переспросил князь. – А не отрава, поди, осталась?

– Будет, – пообещал Волох, приближаясь с тесемкой. – Ввечеру. Ножку позвольте, обмотать. Неровен чулок потеряете.

– Шею себе обмотай! – рявкнул князь и, сунув в карман зрительную трубку, припадая на больную ногу, вышел из палатки. – Шибеник!

«Шибеник» (то бишь висельник) глянул ему вслед и осушил кружку с «отравой».

Стоявшие в строю гусары при виде князя, как один, не улыбнулись. Снизу смешон, да сверху грозен. Смотрели не усмешливо, а сочувственно и уважительно. Что за зверь такой – подагра – никто и не слыхал: барская болезнь, но при видимости, как морщится лицо князя от сдерживаемой боли, жалели его от души. Особенно, когда полковник сделал попытку сесть в седло.

– А вот мой батя, как поранили… – завел было Волох, пытаясь помочь.

– Уйди! – рявкнул князь. Сунул левую ногу в стремя, лег грудью на холку лошади, рванулся вверх. Сел, выпрямился – и уже не узнать его!

Приосанился, тронул ус, горделиво огляделся, подозвал Волоха, нагнулся, что-то шепнул ему в ухо.

– Как есть, ваше благородие.

Тронулись колонной, замыкало которую небольшое орудие, взятое на всякий случай. Волох почему-то держался не рядом с князем, а прилепился к Алексею.

– Что тебе князь сказал? – спросил тот Волоха.

– Пустяковину, господин поручик. Иди, мол, к своему бате.

– Точно – к бате? – усмехнулся Алексей. – Не к матери?

– Не очень разобрал, ваше благородие. Горячо было сказано.

– А что за травку ты в водке мыл?

– Мыл… Вы сказали… Не мыл – настойку делал. А травка-то? Кабы самому знать, Лексей Петрович. Дернул клок, что под руку подвернулся.

– А если хуже станет?

Волох изумился, с детской искренностью.

– От водки? Лексей Петрович, водка ото всякой хвори. И снутри, и снаружи помогает. Снутри согреет, снаружи сгладит.

– От всякой ли? – хмуро вырвалось у Алексея.

Волох коротко взглянул ему в лицо. Весомо проговорил:

– От меры зависит. От иной хвори и чарки хватит, а от иной и ведром не откупишься. – И опять коротко взглянул на Алексея.