Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока

est le docteur de l’incrédule; tous les révoltés de l’esprit viennent à lui, dans l’ombre ou à ciel ouvert. Il est à l’oeuvre dans l’immense atelier de blasphème du grand empereur Frédéric et des princes de Souabe ou d’Aragon: c’est lui qui forge tout cet arsenal meurtrier de raisonnement et l’ironie qu’il léguera aux sceptiques de la Renaissance, aux libertins du grand siècle, et tel sarcasme de Voltaire n’est que le dernier et retentissant écho d’un mot murmuré, six siècles auparavant, dans l’ombre du Ghetto, et plus tôt encore, au temps de Celse et d’Origène, au berceau même de la religion du Christ [Darmesteter 1892: 185-186][230].

Иную позицию относительно еврейской иронии занимал публицист «Revue des Deux Mondes» католик, демократ и противник антисемитизма Анатоль Леруа-Болье[231], который, полагая, как и Дармстетер, что ирония изначально, со времен библейских пророков, является частью еврейской традиции, отмечал тем не менее что современное еврейство лишь подхватывает, лишь воспроизводит те разрушительные тенденции, которыми уже захвачено европейское общество[232], – тем самым возвращаясь к мифу о нетворческом, имитационном характере еврейства. Это позволило Леруа-Болье переоценить «разрушительность» еврейской иронии, приписав ей роль второго плана в том деструктивном процессе Umwertung aller Werte, переоценки европейских ценностей, где ведущую роль играют сами европейцы [Леруа-Болье 1894: 65][233].

И наконец, в антисемитском трактате Отто Вейнингера «Пол и характер» еврей представлен абсолютным нигилистическим иронистом, причем именным воплощением этой тотальной еврейской иронии, нацеленной на деструкцию, разложение «нерушимого» и «священного» (ср. «святыни», «иконы» блоковской «Иронии»), опять-таки предстает Гейне:

«Еврей… никогда на деле не считает что-либо настоящим и нерушимым, священным и неприкосновенным. Поэтому он везде фриволен, надо всем острит»; «Но он <еврей. – А. Б.> не критик, а лишь критикан; он не скептик по образцу Декарта, который сомневается для того, чтобы от величайшего недоверия перейти в величайшей уверенности; он – человек абсолютной иронии, как – здесь я могу для сравнения назвать только еврея – как Генрих Гейне» [Вейнингер 1908: 387, 389-390][234].

Это представление было укоренено в рамках русской культуры, где его можно обнаружить у Василия Розанова (например, в написанной в 1913 году статье «Евреи и „трефные христианские царства“», где еврейские насмешки над европейскими святынями мотивируются религиозной традицией[235]) или у Алексея Шмакова, разделявшего идеи расового антисемитизма, причем в данном случае мы находим целый ряд мотивов, с которыми сталкиваемся в статье Блока[236]. Так, в книге «Свобода и евреи», опубликованной в 1906 году[237], Шмаков неоднократно останавливается на стратегии «либеральной» «иудейской печати», оказывающей разлагающее влияние на русское общество. Среди перечисленных автором способов негативного воздействия злонамеренной «жидовской прессы» на русскую интеллигенцию находим болезнетворную «иронию» и «невроз» (который в XIX веке является общим названием для неврастении, истерии и даже эпилепсии [Moore 2002: 146]), поругание европейских «святынь» и угрозу душевному здоровью русского народа: