На грани веков

На узкой полосе между берегом и городскими валами день-деньской кипела толчея, в которой сновали юркие, торопливые люди. Рижские господа в перчатках терлись среди рабочих, нимало не боясь испачкать иноземную одежду о поленницы дров или смоленые штаны грузчиков либо об усыпанные кострикой спины браковщиков льна, — несмотря на все благородство, полезешь и в пекло, если оттуда деньги плывут. Серые кафтаны местных крестьян и простолюдинов перемешивались с диковинными одеждами иностранцев и нагольными полушубками русских струговщиков. Слышались чужие языки, а где их не понимали, объяснялись знаками, помогали себе руками и все-таки договаривались. Визжали блоки, скрипели канаты, громыхали телеги ломовых извозчиков, капитаны и штурманы выкрикивали слова команды, перекликался рабочий люд, кое-где переругивались, даже дрались, правда не очень буйно. Резкий запах смолы, дегтя, скипидара и конского навоза заглушал остальные, более умеренные запахи. Тучи воробьев взмывали ввысь и вновь падали на землю возле разорвавшегося куля с овсом или просыпанной горсти российской гречихи. Голуби, плеща крыльями, чуть не сбивали шапку с головы; порой сердито вскидывалась рука, норовившая поймать их, но эти портовые воришки были слишком увертливы и ловки.

Слегка подчищенная после недавнего мора, Рига вновь была загажена, как и положено порядочному царскому городу. Дома, правда, приведены в порядок, но об улицах заботились не слишком, в закоулках подле валов смрад стоял почище, чем на набережной. Зато людей стало раза в три-четыре больше, чем в миновавшие бедственные дни. К полудню пешеходы в некоторых местах так запруживали улицу, что ездоку приходилось останавливаться и ждать, пока его пропустят. Окна в лавках завалены товарами, двери почти везде распахнуты настежь, продавцам некогда было зубоскалить, стоя на пороге, — работы за прилавком по горло. Рижским дамам вновь было на что тратить деньги. Нередко можно было видеть, как из лавки торжественно выплывает почтенная матрона, а ее покупку услужливо несет шествующий рядом офицер русского гарнизона. Дамы куда скорее мужей поняли неизбежность смены эпох. Бюргеры, несмотря на то что царь подтвердил привилегии, дарованные городу, никак не могли привыкнуть к русским порядкам, упрямо не желали учиться русскому языку и не одно столетие считали себя «высшей, угнетаемой варварами расой». Наоборот, барыням, а в особенности барышням, щебетать на русском языке было совершенно необходимо, чтобы установить дипломатические отношения с помещенными к ним на постой офицерами, которые в конце концов оказались в своем роде поистине приятными кавалерами. Иная даже украдкой смахнула слезу, когда воинам пришлось перебраться с бюргерских квартир в офицерские казармы. Рижские дамы лучше поняли, что основы тесного альянса с победителями прежде всего закладываются посредством личных взаимоотношений.

Кузнеца только в первую минуту ошеломила эта невиданная сутолока. Сперва он робко жался к стене, когда навстречу шествовал какой-нибудь благородный господин с дамой, но вскоре заметил, что тут на каждом шагу попадаются и такие, как он, в мужицких кафтанах и заляпанных сапогах, и что никто не обращает на него особенного внимания. Свернув в маленькую уличку к дому Альтхофов, он вовсе на этот счет успокоился.

На этот счет… Но что касается остального, то его все еще терзало беспокойство, дума о том, что заставило его пуститься в такой длинный путь, после которого он еле держался на ногах. Он думал только о том, как-то оно там сейчас в имении, и еще о том, как бы найти здесь помощь, необходимую им троим. В своей правоте Мартынь был убежден несокрушимо, но ведь он же не ведал судебных порядков, не ведал способов, как подойти к судьям, даже где находится суд — не знал. Только попав в рижскую толчею, он понял, насколько неподготовленным и беспомощным явился он сюда, понял, что без опытного помощника ничего не добьется, потому-то и шел к дому Альтхофов посоветоваться с братом. Но чем ближе подходил он, тем сильнее обуревали его сомнения, правильно ли все же он поступает; навязываясь Юрису со своими бедами. Наверняка у того теперь хватает собственных забот с лавкой и устройством семейной жизни — ведь Юрис еще в тот раз был почти счастлив, что Мартынь покидает его дом, и, прощаясь, даже не заикнулся о том, чтобы брат навещал его. И молодая барыня, и Мара — разом промелькнула целая вереница воспоминаний, одно мучительней другого. Какие они лица состроят, вновь увидев мужлана в грязных сапогах!