На краю пропасти

Тихий, осторожный стук в окно кухни. Три удара! Отец Бронислав положил ложку на стол, посмотрел на сына, тот поднес палец к губам: тише... Вот еще два удара. Они! Отец тяжело поднялся из-за стола, направился к двери, за ним пошел Ян. Скрипнули петли, сырой, пахнущий водорослями ветер наполнил прихожую, отец и сын глядели в темноту, ждали. От стены отделилась фигура в комбинезоне. Ян, отодвинув отца, шагнул навстречу: он узнал русского седого парня.

- Входите, проше бардзо! Зараз будет баня и ужин.

- Сейчас я остальных приведу, - сказал Володя.

Хозяин Поморья пожимал руки вошедшим, помогал снимать рюкзаки, стаскивать мокрые куртки, с удивлением и теплотой в светлых, сощуренных глазах поглядывал на Зою и Нину. Разведчики сбрасывали в прихожей тяжелые грязные ботинки, надевали шерстяные носки, шлепанцы, легкие деревянные клумпы, все, что нашлось в доме, и рассаживались на длинных скамьях, осматривались. Бревенчатые стены, громадная, похожая на русскую, расписанная синими и зелеными диковинными птицами и рыбами печь, пестрые, из обрезков тряпья, половички на чисто выскобленных половицах, блеклые фотографии в деревянных рамках, темные иконы. Мирно тикают часы. Тепло, чисто.

Отец Бронислав рылся в сундуке, вытаскивая рубахи, брюки, женские домотканые рубашки. Ян ему помогал, а Зоська была во дворе. «Глаза у нее, что у филина, - сказал отец Яну, когда тот пришел в Поморье. - - Слух, что у совы. Все услышит, все увидит».

- Слушай, Ванюшка... - Зоя откинула волосы со лба, поглядела на Пургина, молча, каменно застывшего в углу. Сжала зубы, вздохнула: - Принеси-ка теплой воды и тазик. Надо посмотреть, что у него с глазами. Понимаешь?

- Так есть! Я зараз...

Она пошарила в санитарной сумке, нашла пузырек с марганцовкой, разорвала на бинты какую-то ткань, посадила Пургина к столу. Все затихли. Ян еще раз проверил, плотно ли закрыты ставни, занавешены окна, и пододвинул ближе лампу. Зоя сырым комком марли стала смачивать присохшие к лицу, превратившиеся в черную маску с проросшей щетиной бинты. Пургин откинулся к спинке стула, вцепился в него руками, выпрямился. Какая-то надежда затеплилась в его душе, маленькая-маленькая надежда... Зоя потянула за бинт, он сухо стал отставать, и Пургин почувствовал, как от боли слезы покатились из глаз.

- Терпи, - сказала Зоя.

Пришел старший Конопка, - он уже растопил баню, - шепнул сыну, что все тихо... Темень, дождь, кто сунется в такую погоду? Но все же Зоська дежурит. Закурил, сел рядом с Федей Крохиным, притих, глядя, как Зоя срывает с лица разведчика бинты. Пургин вздрагивал, глухо охнув, сжал руки в кулаки так, что костяшки побелели. Наконец Зоя отодрала от лица майора последний бинт. Какие ужасные шрамы! Стиснутые, будто сросшиеся, веки... Зоя бросила бинты в тазик, смочила веки водой. Вздохнула, тронула командира за плечо.

- Открывай глаза!

- Боюсь, - ответил Пургин. Веки его дрогнули, струпья лопнули трещинами, и по лицу потекла кровь. - Не могу открыть.

- Терпи! - Зоя стала протирать глаза смоченной в воде тряпицей, пальцами. - Терпи... Вот так. Открывай!

Пургин медленно разлепил веки, глухо вскрикнул и тотчас закрыл лицо руками. Неужели совсем ничего не видит?! Зоя отрывала его руки от лица, выкрикивала:

- Хоть что-нибудь видишь?! Да говори же!

- Вижу! - закричал майор. - Ребята, вижу! Видно, успел закрыть глаза! И ошпарило только веки, а потом... - Он распрямился, встал. Обвел всех взглядом, всех, оставшихся в живых, - сам живой, зрячий, вернувшийся к жизни, к работе! Обнял Зою, Нина кинулась к нему, Володя подошел. Он обнимал всех и бормотал: - Спасибо, спасибо!

- Баня уже готова, - сказал Ян. - Мыться, панове!

А спустя час все сидели за столом - вернее почти все, потому что по приказу Пургина первым ушел на дежурство Федя Крохин, - и пили мутную и крепкую польскую самогонку под названием «Поморская слеза», ели душистую, круто усыпанную укропом, рассыпчатую картошку с соленой рыбой, утренней выпечки хлеб - чистые, помолодевшие, одетые в рубахи и порты старшего Конопки и двух его сыновей. Нина сидела рядом с Володей, поглядывала украдкой на него и улыбалась странной, влекущей улыбкой. От этих ее взглядов на душе у парня становилось еще теплее и радостнее: что-то обещал лукавый прищур Нинкиных глаз, улыбка припухлых губ. А может, ему это просто казалось?

Ян сидел с другого бока Володи, рассказывал:

- Мать умерла еще два года назад. А Зоська... - он бросил взгляд на сестру, - сошла с разума, разумеешь? Старовина Розенберг спортил Зоську. Ойтец сказал: его одного, ойтца, понимает Зося... Это я, твуй брат, - он схватил девушку за руку, потянул к себе, но в лице ее по-прежнему ничего не изменилось. Ян ударил кулаком по крышке стола. - Ну, старовина Фриц!