Настя

А у нас всю прошлую неделю в газетах все полосы были заполнены траурными известиями и соболезнованиями. В субботу состоялись похороны товарищей Маленкова и Берии. Генерала Василия тоже похоронили. Всё это делалось в спешке из-за напряжённой международной ситуации.

Как там Сталин перенёс смерть сына?

А в Пекине и Пхеньяне был объявлен недельный траур. На похороны Мао собралось больше миллиона человек. В Пхеньяне же начались разборы завалов в городе. По предварительным оценкам, кроме членов корейской верхушки и делегаций СССР и КНР, погибло и пропало без вести около ста тысяч человек. Про судьбу Императорской семьи нигде не сообщалось.

Лежу в тёмной палате. Смотрю, как тогда в 2005-м на потолочные узоры.

Жизнь. Зачем ты так со мной? Я же пришёл спасать людей… А тут, сто тысяч разом. Ведь если б настина самоходка была бы на фронте, то американцы вошли бы в Сеул и не было бы Взрыва? Как же так? Это что же?…Дорога в ад вымощена благими намерениями? Спасая одних, убиваю других? Как мне теперь жить? Что? Вот так просто, всё забыть и идти дальше по Золотому Пути?… Да, нашей стране, нашим людям нужны эти Победы, это Золото. Они такое выстрадали… Как там Анечка говорила? Нас не нужно жалеть… Что-то я нюни распустил… Сам себя жалеючи… Спать! Спать! Подумаю об этом завтра…

18 июля 1950 года.

На мою выписку пришли: Колобок, что понятно, Маша, что не понятно, но, судя по заскокам девушки, допустимо, а также Мстислав — ни к селу, ни к городу. Пока я, сняв пижаму, натягивал трусы и майку, Маша, ничтоже сумяшеся, разглядывала моё измученное больничной диетой тело, а Колобок, краснея, разглядывал бесстыжую Машу. Лёва же по-эстетски впитывал картину моего заголения под машин интерес и колобково смущение.

Я поначалу помогал мажору подъедать мамины передачи, но когда увидел с какой благодарностью Даша принимает от своего парня отданную для её детей еду…, то решил питаться в столовой. Пусть невкусно, зато не растолстеешь, да и Вовке с Наташкой больше достанется.

А вот и Даша. Легка на помине. С кривой улыбкой здоровается со стиляжной Машей, кивает Колобку и Мстиславу. Достаёт для своего любимого свежий творог, орехи и печёночные блинчики, рецепт которых я подсказал снайперше в прошлый раз. Лёва, как сто дней не жрамши, накидывается на еду, и Колобок сглатывая слюну, переключает внимание с машиных полушарий на лёвину тарелку…

Под чмоканье мажора, Мстислав наконец выдаёт зачем пришёл. Ансамбль «Акварели», что организовали после войны парни из Городка Художников, имел исторических соперников в лице свинг-бэнда «Лапидус», организованного писательскими чадами в посёлке Переделкино. В последнюю субботу сентября эти два коллектива каждый год встречались, чтобы поразить соперника и зрителей музыкальными новинками, как своими так и скопированными. Причём у «писателей» было в составе больше «консерватОрских» и инструменты были получше. Теперь же, с появлением у «художников» двух электрогитар, шансы, наконец-то победить «писарчуков», становились реальными. Мероприятие, проходившее в районном доме культуры и маскировавшееся под концерт «Нам песня строить и жить помогает», вызывало живой интерес у студентов нескольких московских вузов, которые, взяв палатки, устремлялись и воздухом подышать и послушать музыкальные новинки…

Мысль Мстислава была понятна. Одну песню у меня он уже слямзил. Такой у соперников и близко не было. Он хотел ещё одну, а лучше две. Чтобы уж наверняка…

— А что мы с этого будем иметь? — спрашиваю, мечтающего прославиться, Мстислава.

Он, оглядывает всю нашу честнУю компанию и, говорит:

— Ну, летний домик для вас снимем…

— А выпить-закусить будет? — интересуется мой сосед-халявщик.

— Ну, организуем… Но, и вы уж тогда, поучаствуйте… Танец оригинальный или песня там… — торгуется Мстислав.

— Конец сентября? — оживляется Лёва, — Мне как раз спицы снять должны. Я тоже буду…

Раскланиваюсь с убегающим поделам музыкальным «художником» и двигаю с Машей и Васечкой в общагу.

Заходим. Тётя Клава подскакивает с подложенной на стул подушки, и, тряся бумагой, улыбаясь, бормочет:

— Пляши, Юра. И ты, Вася, пляши. И ты, как тебя? Маша? И ты пляши… Живая. Живая она. Пишет из госпиталя. Поранена была сильно. Но всё цело. Контузия только.

Васёк обнимает тётю Клаву, начавшую плакать. Маша забирает письмо из рук расчувствовавшейся комендантши и протягивает его мне, севшему от неожиданного поворота на подвернувшийся стул.