Наталья (московский роман)

— Чушь все, это только у нас возможно, потому что денег ни у кого нет; у них это невозможно.

— Т-ш-ш, Шур, в тюрьму посадят, критика строя называется. Де-у-шка. Куда ее дело? Так, сам сосчитаю: четыре плюс шесть, десять кружек пива, это два сорок, четыре порции корветок, то есть фу-ты, креветок, одна порция стоит… стоит одна порция… Мать их тяпкой по голове, эти креветки, сколько стоит их порция?! Я не знаю.

— Шурик, ты знаешь, кто мать у креветок?

— Че-го?

— Ну, креветочная мать.

— Ругаешься, что ли?

— A-а, ладно, не важно. Вот и девушка, сколько с меня?

— Шесть сорок, — через секунду выдала.

— Вот тут, в нагрудном кармане, десятка, последняя, возьми ее, а то у меня не достанется.

Она достала.

— Шурка, пойдем.

— А ваша сдача? Сигареты и зажигалка на столе. — Она подает мне две вещи.

— Спасибо, это память.

— Сдачу не надо, ты хорошая… — девушка. А может, ты и плохая, но жить тебе надо.

Как мы спускаемся со второго этажа на первый — для меня загадка.

Мы вываливаемся из заведения, на котором горит вывеска «Пивной бар». Фу-у, пива больше не выпью никогда.

— Шур, не падай.

Он упал на одно колено и качается, стоя на нем. Я его с трудом поднимаю, при этом сам едва не падая.

— Спать хочется.

— Сейчас дойдем домой, три квартала, ляжем. Сможешь?

— Я не знаю, Саш, давай обнимемся.

Мы обнимаемся и, медленно переставляя ноги, идем. На Абельмановской нас чуть не переезжает трамвай. Но мы уворачиваемся. Не Берлиозы все-таки.

— Там кружка пива моя осталась, да? — спрашивает он меня.

— Да.

— Давай вернемся, завтра жалеть буду!

— Да ты что, Шур, у меня сил не хватит даже развернуться, не то что возвращаться. Я ж только по инерции и иду. Только потому, что надо, а так бы упал давно.

— Саня, я жалеть буду завтра.

— Я тебе новую куплю.

— Старую хочу и хотеть буду, хотеть будеться-ся.

— Шур, ты чё, а, склонением занялся?

— Ну ладно, ну идем, далеко еще?

— Не-а.

— Подожди, Сань, давай за столб подержимся, не идется.

Мы держимся. Потом идем, потом опять держимся. Темно, фонари горят, где Наталья, проводила ли отца? Она совсем была необыкновенная после его приезда. Наталья… что я буду делать без тебя. А почему я буду без нее? Я предчувствую это.

— Я подержался, Сань, пошли.

Мы идем, нестройно качаясь и с трудом удерживаясь.

По-моему, эти три переулка мы шли два часа.

— Шур, вот тут ступеньки две. Я стану на первую и подстрахую тебя, а ты станешь на вторую и задержишь меня, а то мы оба с тобой ёб… то есть грохнемся.

Через десять минут ступенька преодолена. Я попадаю в замок ключом без всякого понятия, куда резьба, а Шурик стоит прислоненный у стенки.

— Саш, скоро? Не могу держаться.

— Шур, куда резьба? Вверх, вниз?

Мимо идет соседка.

— Вбок, голова твоя садовая, это же не ключ, а зажигалка.

— Да?.. — я пьяно смотрю на нее и вздыхаю.

— Фу-у! — отскакивает она, — ну и вонища. Где это ты так набрался?

Она лезет в карман и достает ключ, кладя зажигалку обратно.

— Это Шу-у-рик, — говорю я, — мой друг.

— Очень приятно, — говорит Шурик от стенки и рушится на два колена.

Она открывает дверь, сажает меня за стол и затаскивает Шурика.

— Помочь надо еще чего-нибудь?

— Не, спасиба-а-а!

— Да не ори ты. Ну и набрался!

Соседка куда-то ушла.

— Шур, сейчас спать будем. Шур, где ты, куда она тебя положила?

— Здесь я, — доносится его голос до меня. — Лежу на чем-то, как на нарах.

— Это моя кровать.

— А, прости, Сань.

Я доплетаюсь и ложусь рядом, поперек, ноги наши на полу. Мы обнимаемся.

— Сань, я люблю тебя.

— Я тебя тоже, Шур.

Последнее, что я думаю, что дверь не закрыта, или это мне кажется. Что я думаю.

Снится мне черт-те что. Что я обнимаю Наталью, прижимаю ее к себе, а она вдруг стала худа, как шпала, волосы короткие, груди ее нет; там вообще ровно, на том месте, где грудь была, ниже руку я опускать боюсь. Я хочу поцеловать ее в губы, а от нее пивом пахнет ужасно, как будто она, а не Шурик, пила. И вдруг она мне говорит, как со стороны:

— Очень милая у вас компания, Санечка.

Голос я точно слышу, он не приснившийся.

Я открываю глаза, стоит живая Наталья и смотрит на меня. Кого ж я тогда обнимаю, сжимая в объятьях? О Господи, это же Шурик.

Слава Богу! А я думал, что у нее грудь испарилась. Я бы этого не пережил. Я смотрю на нее, вроде грудь на месте, хотя и видно туманно.

— Я и не знала, Саня, что у тебя к мальчикам тяга тоже…

— На… На… Наталья… я думал, что это я, то есть ты.

Я отпускаю голову Шурика.

— Значит, ты его обнимал, как меня.

— Ага…

— Ну, я надеюсь, ты ничего другого с ним не сделал, как со мной… — она улыбается.

— Нет, мне только снилось, что мы с ним, то есть с тобой, обнимаемся, хотел поцеловать, но пивом пахло.

— Значит, до этого еще не дошло?

— Не-а…

— Но ты следи, а то так перепутаешь меня с кем-нибудь… и ошибку не исправишь…

— Шур, — я толкаю его, в голове у меня что-то соображается: это же Наталья, натуральная, живая, как она тут очутилась? — Шурик, просыпайся, это Наталья.

— Какая Наталья? — бормочет он.

— Которая тебе нравится.

— Как, ему тоже? — она улыбается.

— Что значит «тоже»?

— Я оговорилась, прости, больше не буду.

— Наталья, иди сюда. С другой стороны, не со стороны Шурика!