— Как выглядела предыдущая жена вашего отца? — спросила она наконец. Она знала, что мать Филипа, первая леди Рэдклифф, умерла при родах. — Она была красивой?
— Да, в какой-то степени, я полагаю. Во всяком случае, на портрете она красива, но она умерла, когда мне было девять лет… я не особенно ее помню. — Он чувствовал себя растерянным наедине с Эмбер, лицо его было смущенным, глаза больше не скрывали того, что он ощущал.
— У нее были еще дети?
— Двое. Они умерли в очень раннем возрасте — от оспы. У меня тоже была оспа… — Он с трудом сглотнул, потом глубоко вздохнул. — Но я остался жив.
— Я рада, что вы выжили, Филип, — тихо произнесла Эмбер, продолжая улыбаться ему чуть насмешливо, но в глазах таилось коварство. Ничто не забавляло ее больше за все прошедшие четыре недели, чем вот такая опасная игра.
Но Филипу, очевидно, было не по себе. Его раздирали два противоположных чувства: желание с одной стороны и сыновний долг — с другой. Он снова заговорил, быстро и совсем на иную тему:
— Как выглядит королевский двор? Говорят, просто великолепно, даже иностранцы удивляются роскоши, в которой живет его величество.
— Да, это так. Очень красиво. Пожалуй, нет на земле места, где было бы так много красивых мужчин и женщин, как при дворе. Когда вы были там в последний раз?
— Два года назад. Я провел несколько месяцев в Лондоне, когда возвращался из путешествия. Тог да во дворец вернули много картин и гобеленов но сейчас, я полагаю, стало еще лучше. Король очень интересуется произведениями искусства. — Он говорил одно, а думал совсем о другом. Глаза были жаркие, напряженные. Когда он сглатывал, она видела движение его адамова яблока, которое перекатывалось по крепкой мужественной шее. — Думаю, нам пора ехать назад, — заявил он неожиданно. — Уже… поздно!
Эмбер пожала плечами, подхватила юбки и пошла сквозь густую траву назад.
Весь следующий день она не видела Филипа: чтобы подразнить его, она сказалась больной — приступ ипохондрии — и обедала и ужинала в своих комнатах. Филип прислал букет роз с маленькой официальной запиской — пожеланием скорейшего выздоровления.
Когда Эмбер вышла утром следующего дня к конюшням, она надеялась встретить его там, ожидающего ее, подобно школьнику, который, стоя за углом, рассчитывает, что его милая пройдет именно здесь. Но Филипа нигде не было, и Эмбер на мгновение рассердилась, так как считала, что он уже сражен ею наповал. Она предвкушала волнение следующей встречи; она поскакала на лошади в одиночестве и в том же направлении, куда они ездили два дня назад. Через несколько секунд она полностью позабыла о Филипе Мортимере и его отце — последнего, правда, труднее было выбросить из головы — и погрузилась в воспоминания о Брюсе Карлтоне
Брюс был в плавании уже почти шесть месяцев, он снова вырвался из ее рук. Это было похоже на приятный сон, который явственно помнишь лишь утром, но он совершенно исчезает из памяти к полудню. Эмбер могла вспомнить многое: странный серо-зеленый цвет его глаз; линию рта, которая всегда говорила ей больше, чем слова, о том, что , он думает о ее поступках; его спокойствие, в котором таились и обещание любви, и угроза сдерживаемого гнева. Она могла вспомнить моменты их близости, и всякий раз эти воспоминания вызывали у нее головокружение. Эмбер остро и болезненно жаждала его поцелуев, его ласкающих рук, но все равно Брюс казался ей наполовину придуманным человеком, и сейчас память о нем была слабым утешением. Даже Сьюзен, как надеялась Эмбер, не сделала Брюса более близким и реальным для нее.
Эмбер настолько увлеклась своими мыслями, что, когда ее лошадь внезапно испуганно рванулась, она натянула поводья, но все-таки не удержалась и перелетела через голову лошади. Придя в себя и оглянувшись, чтобы понять, что так — напугало лошадь, она увидела Филипа: его лицо покраснело, глаза были виноватыми. Он сидел верхом на своем коне возле трех стройных тополей, выросших в центре луга. Он сразу же начал извиняться, что напугал ее.
— О ваша светлость! Простите меня великодушно. Я… отнюдь не хотел испугать вас. Я просто остановился на минутку полюбоваться чудесным утром и тут увидел вас… поэтому я подождал. — Он говорил столь серьезно, что Эмбер поняла — он лжет. Просто не хотел, чтобы отец видел, как они уезжают вместе.
Эмбер уселась поудобнее и добродушно рассмеялась:
— О Филип! Так это вы всему виной! Я как раз думала о вас!
Его глаза засияли при этих словах, но она не дала ему заговорить, зная, что, кроме глупостей, она ничего не услышит.
— Поехали! Давайте наперегонки до ручья!
Он победил в скачке. Когда Эмбер соскочила с седла, он сразу спешился, на этот раз без споров и колебаний.
— Как прекрасна Англия в мае! — воскликнула она. — Можете вы себе представить, чтобы кто-то захотел уехать в Америку?
— Нет, конечно, — согласился он, пораженный. — Не могу.
— Пожалуй, я сяду. Расстелите для меня ваш плащ, Филип, чтобы я не испачкала платье. — Она оглянулась в поисках места поудобнее. — Вот под этим деревом, пожалуйста.