Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Героический у вас товарищ, папа́, – он нарочно произнёс это слово по-французски, как было принято в доме с подачи мачехи, чтобы сделать отцу приятное. Угадал – Матвей Захарович по-доброму улыбнулся и, кивнув, принялся выколачивать трубку в нарочно для того поставленный около подоконника горшок. Неприятно запахло табачными огарками.

– Это есть, – согласился он, сосредоточенно ударяя длинным чубуком трубки о подставленную ладонь и следя за тем, чтобы пепел не упал на ковёр. – Всегда сорвиголовой был. Да я тебе рассказывал про него, это Соколов, Алексей Петрович, из Харькова, помнишь, наверное…

Грегори помнил.

Отец, наконец, вычистил трубку и заговорил о другом:

– Ну как вакации проходят? Нравится?

– А то как же, – весело сказал мальчишка. – Живу беззаботно… как лорд какой-нибудь. Прогулки, гулянки…

Он спохватился – в голосе вдруг прорезалось какое-то странное чувство, словно он был чем-то недоволен. Впрочем, отец, кажется, ничего не заметил.

– Промял коня? – спросил он, убирая трубку в резной футляр.

– Ага, – мадам Изольда, скорее всего, схватилась бы за щёки в ужасе от этого «ага», но её в курительной комнате не было. – До Бухменя проскакал и обратно… чуть не подрался.

– С кем это? – весело прищурился отец. И правда, с кем бы это мог подраться в собственной деревне барский сын?

– Татары рахимкульские с Плотниковыми почти задрались. Из-за покосов, как всегда.

Услышав имя Плотниковых, Матвей Захарович как-то странно взглянул на сына, словно хотел отыскать в его словах какой-нибудь подтекст, оттенок в голосе или ещё что-то в этом роде. На слова о покосах он только кивнул, словно услышал то, о чём он и сам догадывался. Возможно, так оно и было.

– Никак не дойдёт до них – что продано, то продано, и обратно не воротится, – недовольно сказал он. – После Петрова дня надо в Бирск до исправника съездить…

– Пожаловаться? – в голосе Грегори, как он ни старался сдержаться, звякнула насмешка. Отец, почуяв её, нахмурился:

– Не пожаловаться! – резко бросил он, словно топором рубанул, отсекая что-то ненужное. – Не пожаловаться, – повторил он мягче, – а потребовать, чтобы порядок навёл, в ум привёл их. А то раз спустим, два спустим – а потом они нас из нашего же дома выгонять придут уже, а не только мужичьи сенокосы занимать.

Грегори промолчал. Неожиданная суровость отца его несколько удивила, но, подумав, он понял, что отец прав.

– Анютка сказала, что вы меня искали, – сказал он, вспомнив, из-за чего пришёл в курительную.

– Искал? – удивился отец. – Да нет… я скорее Боя искал, сам хотел прокатиться. А про тебя спрашивал – беспокоился, что ты к обеду опоздаешь… лорд Грегори.

Гришка удивлённо распахнул глаза, но почти тут же вспомнил, что он уже рассказывал отцу про своих питерских друзей и свой новое прозвище. Отец несколько поворчал было, что не к лицу-де дворянину кличку носить, словно псу дворовому, но ворчал, было видно, больше для виду – знал, что в корпусе прозвища есть у многих, это давняя традиция, еще со времён государя Петра Алексеевича. Да и многие из дворян имели прозвища, хоть Фёдора Толстого-Американца взять, хоть Алексея Григорьевича Орлова Чесменского – у этого аж два прозвища было – Алехан и Le Balafre[6]. И ничуть не помешало ему в битве при Чесме заслужить графский титул.

Со двора донёсся певучий возглас няньки:

– Обедать, господа!

3

Брёвна высились у плетня неровной тёмной грудой.

На небе сияла серебристым светом полная луна, на улице было – хоть иголки собирай.

С брёвен раздавались негромкие голоса, смешки, и Грегори замедлил шаг.

Тут, не тут?

В висках почему-то неровно стучала кровь, на душе щемило, словно он собирался сделать что-то преступное.

Стал в тени заплота, прислушался.

Девчонок на брёвнах было трое, они о чём-то шептались, разговаривали негромко, что-то грызли, сплёвывая – должно быть, орехи.

Он уже не в первый раз выходил на деревенские гулянки и посиделки вместе с крестьянскими ребятами. И в прошлом году, когда они были ещё совсем мальчишками и девчонками, и нынче, когда заневестившиеся девчонки то и дело норовили задеть его краем рукава и заслонялись уголком платка. Но именно сегодня его отчего-то одолевало смущение.

Девчонки на брёвнах заливисто и весело расхохотались над чем-то, и Грегори, безошибочно отличив в разноголосице Маруськин смех, шагнул из тени прямо к брёвнам.

– Ой! – звонко вскрикнула Палашка Змеёва. – Барич! Ну разве ж можно так пугать?!

А сама весело косила взглядом на враз покрасневшую (даже в лунном свете было видно) Маруську, смеялась – блестели искорки луны на зубах.

– Да я разве ж страшный? – добродушно отшутился Гришка, шагая ближе. – Можно к вам?

– Ну а чего ж нельзя-то, – выговорила третья из девчонок, плотная и невысокая Аксютка Запевалова. И добавила с намёком. – Разве ж вам кто откажет?

Девчонки раздвинулись, позволяя Грегори присесть между ними, как раз рядом с Маруськой. Он смущённо засопел, но сел.