Небеса рассудили иначе

– Ага, старший Чадов дачу строил. Дом-то был точно дворец. Это сейчас хоромами никого не удивишь, а тогда… сразу было видно: человек при власти. Болтали о нем разное, это из-за богатого дома, само собой, но для деревни он много хорошего сделал. Газ нам провели раньше, чем другим, а потом и воду. В городе до сих пор есть такие, что за водой на колонку ходят, а у нас давно цивилизация, – чуть ли не по слогам произнесла она последнее слово и засмеялась. – Чадов дачу свою любил, летом жил здесь постоянно, машину за ним из города присылали каждый день.

– А его сын тоже часто приезжал?

– А как же, он с детства тут, и он, и сестра его. Когда старший помер, дом одно лето пустовал, дочка в Москве училась. И сын здесь не показывался. Может, тяжело им тут было, без отца-то. А потом наезжать стали. Одно лето Аркаша постоянно жил, как отец когда-то. Только машину за ним не присылали, – хмыкнула Татьяна, разливая чай.

– Чем он здесь занимался? – спросила Агатка.

– Кто ж его знает? На озеро ходил, по лесу прогуливался, а по ночам на веранде сидел, свет палил. Я среди ночи встану, посмотрю в окно, а свет-то горит. Ни с кем из наших он почти не общался, хотя вежливый был, встретит – непременно поздоровается и даже два-три слова о погоде скажет. Очень парень с виду хороший, оттого мы удивились, когда из милиции приехали да стали всех расспрашивать, что да как, чем занимался, куда делся. А нам откуда знать? Кое-кто из наших болтал, что он деньги печатал, фальшивые. Но, думаю, чепуха это… Потом кто-то сказал, он квартиру в городе ограбил и сбежал. Но это уж вовсе глупость.

– Почему? – нахмурилась Агатка, отправляя в рот очередную ложку брусничного варенья. Кстати, очень вкусного.

– Так где расчет-то? – удивилась Татьяна. – Сколько ж он в той квартире взял? А дом, стало быть, бросил? Дом-то и тогда больших денег стоил. Дом Аркадия был, отец так поделил: квартиру в городе дочке, а сыну – дом. От матери еще одна квартира в городе оставалась, мать к тому времени тоже померла. Это я все хорошо знаю, потому что тогда в правлении работала, наследство Аркадий оформлял, вот и рассказал все как есть. Уж коли деньги нужны были, продал бы дом.

– Не всегда все так просто, – заметила я. – Разные бывают обстоятельства.

– Ну да, на это не возразишь. Но все равно не верится мне как-то. Шпану-то сразу видно, а этот – нет. Гости у него по выходным были. А на неделе – тишина. Писатель знаменитый приезжал… забыла, как его фамилия, по телевизору то и дело его показывают.

– Смолин, – подсказала я.

– Вот-вот. Только тогда о нем знать никто не знал. Невзрачненький такой, сутулый и росточком невелик. А Аркадий высокий, красивый…

– Говорят, они были влюблены в одну девушку?

– Ну уж этого я не знаю. Девушка точно была, с ним приезжала. А Смолин этот Надьке уж больно не нравился, говорила, противный, над всеми подшучивает, и глаза злые.

– Надьке? – насторожилась Агатка.

– Живет здесь, с матерью-инвалидом. Она к вам сегодня подходила, я видела. А тогда она еще совсем девчонкой была и с Аркадием подружилась. Только с ней он и общался тут. Ее матери даже говорили «добрые» люди: смотри, мол, парень-то молодой, кровь горячая, а девчонка даром что школьница, но девушка, считай, уже взрослая. Мать, само собой, ее ругать, из дома не выпускала, очень строгая была. А Надька дождется, когда та на работу уйдет, и в окошко. Бежит бегом, машинку свою тащит, по ногам бьет чемоданом-то этим, ноги тонкие, сама как тростиночка…

– Что за машинка в чемодане? – уточнила я. Может, и была причина заподозрить в Аркадии фальшивомонетчика?

– Машинка печатная. Это сейчас компьютеры, а тогда на машинке печатали. В правлении списали старенькую, в чемодане кожаном, а Надька ее выпросила, отдали за три рубля. Сосед ее малость подправил, заедало там что-то, и Надька так ловко на ней печатала. Мы у матери спрашивали, чего она отстукивает. Та говорит: стихи. Напечатает и прячет. Очень мать это злило. Она хотела, чтоб Надька ветеринаром стала, а той мечталось в институт… этот, где писателей готовят.

– Литературный.