Necropolitics

Таким образом, гипостазированная и поставленная на пьедестал, западная культура или цивилизация стала нулевой точкой ориентации гуманитарных наук. Более того, это было место и плоть, которые она присвоила себе - ее "здесь", ее метафизическая точка, которая позволяла ей абстрагироваться от существования, от воли и желаний других тел и других плотей, от далеких мест, которые были одновременно и другими, чем ее место, и причастными к нему, но к которым она вряд ли могла быть перенесена взамен. В духе времени фраза "культура, подобной которой нет" означала также, что она единственная, кто символически преодолел смерть. Одомашнивание смерти произошло за счет одомашнивания природы, поклонения безграничному пространству и изобретения понятия силы. Эта культура не была неспособна к созерцанию, хотя ее проект заключался в том, чтобы направить мир в соответствии со своей волей. Запад, обширная прометеевская программа, должен был вырвать божественность из ее тайны и превратить человека в Бога - в этом и заключалась его оригинальность.

Колониализм, фашизм и нацизм разделяли второй миф. Для каждой из этих исторических формаций Запад был естественным живым организмом. У него был мар- ряд и душа. Поль Валери провозгласил: "В других частях света были достойные восхищения цивилизации. Но ни одна часть мира не обладала такой

единственное физическое свойство: интенсивнейшая сила излучения в сочетании с не менее интенсивной силой ассимиляции. Все пришло в Европу, и все пришло из нее".

Это уникальное физическое свойство, эта "интенсивная сила излучения", соединенная с "самой интенсивной силой ассимиляции", через подавление войн сопротивления против колониализма приобрело конкретную форму: лагерь-форма.

Более полувека в интерпретации лагерной формы доминировало то, что следует назвать "экстремальной политикой", то есть, по выражению Эме Сезера, политикой де-цивилизации, которая, в соответствии с механизмами, иногда зрелищными, иногда невидимыми и более или менее подземными, стал созвучен колониальному состоянию. Вследствие уничтожения евреев в Европе, после Холокоста лагерь стал рассматриваться как место радикальной дегуманизации, пространство, где человека заставляли пережить свое превращение в животное в жесте, которым другие человеческие существования низводились до состояния пыли. Лагерь также интерпретировался как симптом процесса изгнания его жертв из общей человечности, место преступления, настолько же тайного, насколько неописуемого и невыразимого, неразрывно обреченного, по крайней мере с теми, кто его совершил, на забвение, поскольку все с самого начала было направлено на то, чтобы стереть его следы.

Возможно, что интенсивная сила излучения и ассимиляции, о которой говорит Валери, была порождением не уникального преступления, которое, повторяя все остальные, имело бы избирательный статус и несло бы смыслы "вне человечества", но цепи преступлений и ужасов, сложные генеалогии которых мы должны осмыслить. Действительно, колониальная политика находилась на дневной стороне децивилизационной (или экстремальной, или терроризирующей) политики, о которой говорил Сезер, вместе с сопутствующими ей войнами завоевания, оккупации и истребления, геноцидами и другими массовыми убийствами, а также их неизбежными аналогами - освободительными и контрповстанческими войнами, масштабы которых мы только сейчас начинаем оценивать. На ночной стороне располагались концентрационные лагеря и процессы истребления, свидетелями которых были многие выжившие, в том числе Жан Амери, читатель Фанона, в котором он нашел не просто собеседника, а практически родителя. А также, как хорошо заметила Ханна Арендт и позднее Мишель Фуко, связывающие обе стороны воедино, раса или, если быть точным, расизм.

С точки зрения истории, лагерь появился на пороге двадцатого века (между 1896 и 1907 годами) как часть колониальной войны на Кубе, Филиппинах, в Южной Африке и на контролируемом Германией африканском юго-западе. Лагерь в его современном понимании - это не то же самое, что полицейское перемещение населения, практиковавшееся англичанами в Индии в XVIII веке, в Мексике в 1811 году или в Соединенных Штатах в XIX веке. В данном контексте лагерь был военной мерой, используемой колониальным правительством для массового повторного прессинга гражданского населения, считавшегося враждебным. В общем случае речь шла о том, чтобы систематически подвергать женщин, детей и стариков гонениям, пыткам, принудительному труду и эпидемиям. В Южной Америке первые лагеря появились на Кубе во время Десятилетней войны (1868-78). Позже, в 1896 году, эти категории населения были сконцентрированы в провинциях Сантьяго и Пуэрто-Принсипе испанским генералом Валериано Вейлером. В некоторых регионах, по примеру Санта-Клары, смертность достигала 38 %. Что касается американцев, то они построили множество концентрационных лагерей на Филиппинах в 1899-1902 годах, после того как филиппинские националистические повстанцы начали партизанскую войну, чтобы отстоять свои права.